Анализ стихотворения Майкова “Нива”. Cтихотворений Майкова "Нива" и "Полдневный час

Становление и расцвет дарования А.Н. Майкова приходится на годы, когда русские читатели открывают для себя творчество Ф.И. Тютчева и А.А. Фета, гениальных лириков природы. Поразить читателя новым видением мира было доступно только сильному дарованию. А. Майкову удалось создать неповторимые, всегда узнаваемые пейзажи.

Во многих стихотворениях-пейзажах Майкова звучит слово «тайна» («Для чего, природа...», 1845). Но притягивает поэта не столько сокровенное, сколько видимое - внешняя красота мира: выразительность и изящество форм, контрастность и яркость цветов. Он ищет в природе красоту, которой поклонялся с детства, красоту искусства, восхищается в природе прежде всего тем, что напоминает ему величественные памятники искусства, - стройностью форм архитектуры или скульптуры, выразительностью красок живописных полотен. Впечатление красоты природы передается с помощью архитектурных или скульптурных образов. Яркий пример ранней пейзажной лирики Майкова - стихотворение 1841 г. «Горы» :

Люблю я горные вершины.
Среди небесной пустоты
Горят их странные руины,
Как недоконченны мечты
И думы Зодчего природы.
Там недосозданные своды,
Там великана голова
И неизваянное тело,
Там пасть разинутая льва,
Там профиль девы онемелый...

Природа предстает как творение великого Зодчего - мысль, которая исключает сокровенные «тайны» природной жизни или власть «древнего хаоса», как, например, у Тютчева. Это стремление видеть в жизни природы гармоническую стройность форм, изначальную продуманность линий сохранится и в поздней лирике Майкова. Так, в стихотворении 1887 г. «Гроза» восхищение поэта вызывает все та же точность линий и стройность форм, заставляющая уподобить облака - колоннам и карнизу грандиозного здания, поля - изящному столу, покрытому парчовой скатертью:

Кругом царила жизнь и радость,
И ветер нес ржаных полей
Благоухание и сладость
Волною мягкою своей.

Но вот, как бы в испуге, тени
Бегут по золотым хлебам,
Промчался вихрь - пять-шесть мгновений -
И, в встречу солнечным лучам,

Встают серебряным карнизом
Чрез все полнеба ворота.
И там, за занавесом сизым,
Сквозят и блеск, и темнота.

Вдруг, словно скатерть парчевую
Поспешно сдернул кто с полей,
И тьма за ней в погоню злую,
И все свирепей и быстрей.

Уж расплылись давно колонны,
Исчез серебряный карниз,
И гул пошел неугомонный,
И огнь, и воды полились...

Где царство солнца и лазури!
Где блеск полей, где мир долин!
Но прелесть есть и в шуме бури,
И в пляске ледяных градин!

Их нахватать - нужна отвага!
И - вон как дети в удальце
Ее честят! Как вся ватага
Визжит и скачет на крыльце!

Описывая внезапную перемену погоды в летний день, поэт стремится показать красоту, «прелесть», которая торжествует и в «царстве солнца и лазури», и в природном буйстве. Не случайно ливень уподобляется поэтом другому искусству - танцу, пляске, что также вносит мысль о красоте и гармонии бурной стихии. Но можно отметить и новую черту в пейзажах позднего Майкова: здесь органично соединяются изысканные сравнения и образы и бытовая, вполне прозаическая картина - детского веселья. Детское веселье напоминает своим буйством природу, хотя и лишено ее красоты: ватага не «пляшет», а «визжит и скачет».

В пейзажах Майкова отразились и его ранние занятия живописью. Поэт не просто описывает представший его взору мир, а как бы украшает его, привносит в него дополнительную красоту и гармонию. Эти особенности ранней пейзажной лирики отчетливо видны в стихотворении «Уж утра свежее дыханье» . Здесь природа названа «созданьем», густой бор - напоминает древний храм «главами» и «сводом» деревьев, восток - уподоблен «ковру», луг - бархату. Яркие контрастные краски - черный, алый, пурпурный, эпитеты: алмазный, бархатный - придают пейзажу нарядность и выразительность. Все здесь обнаруживает мастерское владение словом, но красота мира кажется холодной и искусственной:

Уж утра свежее дыханье
В окно прохладой веет мне.
На озаренное созданье
Смотрю в волшебной тишине:
На главах смоляного бора,
Вдали лежащего венцом,
Восток пурпуровым ковром
Зажгла стыдливая Аврора;
И с блеском алым на водах,
Между рядами черных елей,
Залив почиет в берегах
Как спит младенец в колыбели;
А там, вкруг холма, где шумит
По ветру мельница крылами,
Ручей алмазными водами
Вкруг яркой озими бежит...
Как темен свод дерев ветвистых!
Как зелен бархат луговой!
Как сладок дух от сосн смолистых
И от черемухи младой! <...>

В другом стихотворении 1839 г. «Зимнее утро» поэт также стремится придать миру дополнительную яркость и красоту, не жалея изысканных, роскошных красок: «янтарные завесы пылающих небес», «светила дневного кровавое пятно», пурпурный отлив серебряных снегов, «блистательный» морозный узор на стекле. Несомненно, под влиянием чудесной пушкинской картины «зимнего утра» молодой поэт пытается внести жизнь в свое описание деревенской зимы и рассказывает о зимних заботах и радостях. Но прозаические детали, в сущности, тоже нарядны, приукрашены:

<...> Деревня весело встречается с зимою:
Там по льду гладкому и скользкому реки
Свистят и искрятся визгливые коньки;
На лыжах зверолов спешит к лесам дремучим;
Там в хижине рыбак пред пламенем трескучим
Сухого хвороста худую сеть чинит <...>

Много лет спустя в одном из писем Майков весьма резко выскажется по поводу своих ранних стихотворений, осуждая их как «картины неизвестного мира, быта, пейзажи без всякого географического значения», и главный недостаток их увидит в том, что «это все чужое, не имеющее места на земле, с неизвестно какими людьми». Это, в общем-то, справедливое суждение, все же представляется излишне суровым: «пейзажи без всякого географического значения» если и не давали возможность познать своеобразие природного ландшафта России, то, во всяком случае, открывали гармонию и красоту природной жизни.

Одна из излюбленных деталей пейзажа у раннего Майкова - отражение красоты земли и неба в воде - в «водном зеркале», водном «стекле». Вот одно из лучших майковских ранних стихотворений - «Сон» , особенно высоко оцененное В.Г. Белинским. Гармоничное медленное движение пронизывает майковский пейзаж: на глазах читателей размеренно идет внутренняя тихая жизнь вечерней природы. Мягкие, изысканные краски - синий, желтый, палевый доминируют в этом пейзаже:

Когда ложится тень прозрачными клубами
На нивы желтые, покрытые скирдами,
На синие леса, на влажный злак лугов;
Когда над озером белеет столп паров
И в редком тростнике, медлительно качаясь,
Сном чутким лебедь спит, на влаге отражаясь, -
Иду я под родной соломенный свой кров,
Раскинутый в тени акаций и дубов;
И там, в урочный час, с улыбкой уст приветных,
В венце дрожащих звезд и маков темноцветных,
С таинственных высот, воздушною стезей,
Богиня мирная, являясь предо мной,
Сияньем палевым главу мне обливает
И очи тихою рукою закрывает,
И, кудри подобрав, главой склонясь ко мне,
Лобзает мне уста и очи в тишине.

Для Майкова «все в природе - полно богов», если воспользоваться идеей древнегреческого философа Фалеса. Нереиды и нимфы живут в водах древнего титана Океана, бог Пан и фавны живут в дубравах, оглашая их звуками свирели и насмешливыми голосами, - и этот божественный, дивный мир любовно описывает русский поэт.

Стремление видеть мир гармоничный и прекрасный характерно не только для антологических стихотворений, но и стихотворений, навеянных родными картинами, картинами русской жизни. И даже позднее, когда мир реальный, со своими живыми, вполне прозаическими приметами войдет в лирику Майкова, образы, навеянные древнегреческой и древнеримской мифологией, памятниками мирового искусства, органично соединятся с самыми бытовыми подробностями. Как, например, в стихотворении 1854 г.:

Весна! Выставляется первая рама -
И в комнату шум ворвался,
И благовест ближнего храма,
И говор народа, и стук колеса.

Мне в душу повеяло жизнью и волей:
Вон - даль голубая видна...
И хочется в поле, в широкое поле,
Где, шествуя, сыплет цветами весна!

«Выставляется первая рама» - вполне прозаическая, бытовая деталь соседствует, органично соединяется с весенними отчетливыми звуками - со стуком колес, шумом голосов, со звоном колоколов. Эти приметы позволяют видеть весенний мир и передают чувство весеннего оживления, весенней свежести, когда в распахнутые окна вливаются живительной волной свежий ветер, когда пронзительно и четко слышны все звуки. Вместе с выставленной рамой как бы исчезают преграды между домом и миром, и мир властно напоминает о себе. Вторая строфа создает уже иной образ весны, не бытовой, а возвышенный: весна - это «царица цветов». Торжественное шествие весны, сыплющей цветами, вызывает в памяти полотно Сандро Боттичелли «Весна», где в окружении богинь и граций является осыпаемая цветами Весна.

Весна-богиня, окруженная цветами, весна - «царица цветов» - образ, который не раз возникнет и в других стихотворениях Майкова («Весна», 1880, «Над необъятною пустыней Океана», 1885). Женственная красота и нежность разлиты в природе для А. Майкова. Поэт любит живописать мир радостный, веселье «в степи и на небесах». Ощущение радостного праздника передают любимые эпитеты поэта - «веселый», «торжественный», «праздничный», обилие в пейзажах Майкова света и серебра, излюбленного поэтом серебряного цвета. В этом мире все наполнено радостным движением - поэт любит описывать, как весело порхают бабочки и стрекозы, летают птицы. Здесь светит «праздничное солнце» («Туманом мимо звезд сребристых проплывая»), «весело» трудятся жницы («Нива»), «весело» вьют гнездо ласточки («Ласточки», 1856), звенит радостное многоголосие - поют птицы, шумят деревья, стрекочут кузнечики, раздается «веселый» лай жучки («Пейзаж»), и даже ледник встает «в стыдливом девственном веселье» («Альпийские ледники»). «А на небе-то, Господи, праздник, и звон, и веселье» - эта строка из стихотворения 1859 г. «Здесь весна, как художник уж славный, работает тихо» удивительно точно передает общее впечатление от пейзажей Майкова.

Природа - это не только воплощение красоты и радости, но мир, исполненный чистоты и мудрости. В пейзажах Майкова можно встретить романтическую антитезу «пустыни людной» и «пустыни Божией». Мир природный своей гармонией противопоставлен человеческому миру. «Природа и любовь к ней заставляют глубже чувствовать уклонения условий общественной жизни от нормы», - скажет поэт в одном из писем. И это восприятие природы во многом определяет настроения майковских пейзажей: поэт любовно описывает самые прозаические детали, стремясь подчеркнуть гармонию и глубокий смысл обыденной, каждодневной жизни, например, в маленькой поэме «Рыбная ловля» , которую исследователи называют одним из лучших и поэтичнейших созданий Майкова :

Меж тем живет вокруг равнина водяная,
Стрекозы синие колеблют поплавки,
И тощие кругом шныряют пауки,
И кружится, сребрясь, снетков веселых стая
Иль брызнет в стороны, от щуки исчезая. <...>
Чтобы вздохнуть, кругом я взоры обвожу.
Как ярки горы там при солнце заходящем!
Как здесь, вблизи меня, с своим шатром сквозящим,
Краснеют темных сосн сторукие стволы
И отражаются внизу в заливе черном,
Где белый пар уже бежит к подножьям горным.
С той стороны село. Среди сребристой мглы
Окошки светятся, как огненные точки;
Купанье там идет, чуть слышен визг живой,
Чуть-чуть белеются по берегу сорочки,
Меж тем как слышится из глубины лесной
Кукушка поздняя да дятел молодой…
Картины бедные полунощного края!
Где б я ни умирал, вас вспомню, умирая:
От сердца пылкого все злое прочь гоня,
Не вы ль, миря с людьми, учили жить меня!..

Серебристый цвет, свет, воздух пронизывают эту картину. Любовью к этому простому и чистому миру, к его веселой суете, к радостному движению в природной жизни исполнен поэт. Размышляя в одном из писем о своем творчестве и пытаясь понять «общую идею», что выражается в его поэзии и проходит через всю его жизнь, Майков увидит ее в «природе, натуре, натуральности и норме». «Не говоря уже о природе внешней, - добавит он, - что автор любит ее и любит жить с ней, в ней <...> успокоительное ее влияние, мне кажется, заметно и в нормальности отношений автора в житейском мире».

Майков – самый большой долгожитель среди поэтов «чистого искусства». Никаких перерывов и катастроф в его творчестве не было. Талант менее яркий и импульсивный, чем у Фета и Тютчева. Стих более ровный, традиционный. По жанрам и циклам, может быть, самый разнообразный из всех русских поэтов, включая величайших: лирика, поэмы, драмы; лирика, в свою очередь, антологическая, любовная, философская, о временах года, о жизни природы, путевые картины, бесчисленные переводы из Эсхила, Петрарки, Гете, Шиллера, Шенье, Гейне, подражания Сафо, Анакреону, Горацию, Овидию, Марциалу, переводы-переделки с чешского, новогреческих песен, из скандинавских саг, фольклора. Наконец, поэтический перевод «Слова о полку Игореве» на современный язык с обстоятельными комментариями.

Аполлон Майков – разносторонне одаренный человек. Его отец – академик живописи, и сам Майков первоначально предполагал сделаться живописцем. Мать – писательница. Младший брат – Валериан Майков, рано умерший, – литературный критик, философ, сменивший Белинского в «Отечественных записках», первый проницательный ценитель Достоевского. Другой брат – Владимир Майков – издатель детского журнала «Подснежник». Последний брат – Леонид Майков – академик-филолог, знаменитый пушкинист. В доме Майковых собирался кружок литераторов: Гончаров, И. Панаев, Бенедиктов, Григорович, Тургенев, Достоевский. Поэт Аполлон Майков получил многостороннее домашнее и университетское образование. Он совершил два заграничных путешествия (1842-1844): посетил Италию, Францию, Германию, Богемию. Во время морской экспедиции в 1858 году посетил Грецию и снова Италию. Его поэзия пропиталась духом русской и западноевропейской культуры. Он высоко чтил реформы Петра Великого и лишь на время поддался славянофильским влияниям. Только один раз он как поэт вышел в сферу чистой политики, во время Крымской войны 1854 года, подчеркнуто выразив свой патриотизм как русский человек. Он предпочитает «чистое искусство». «Его волновали исторические и философские проблемы, судьбы народов и целых цивилизаций».

Ап. Майков – мастер антологических, то есть легких, на античные сюжеты, стихотворений, иногда не только в духе античности, но и на современные темы, с пафосом древней гармонической слиянности человека с природой, несущей в себе тайну бытия. Когда в 1840 году в «Одесском альманахе» впервые появились два стихотворения Майкова, подписанные буквой М., – «Сон» и «Картина вечера», – Белинский, не зная имени автора, восторженно приветствовал «мягкую, нежную кисть», способную создавать «пластические, благоуханные, грациозные образы». «Одного такого стихотворения вполне достаточно, чтобы признать в авторе замечательное, выходящее за черту обыкновенности, дарование». Майкова щедро стали печатать самые прославленные русские журналы. В 1842 году его антологические пьесы вышли отдельной книжкой. Второй сборник – «Очерки Рима» – вышел в 1847 году: в нем отразились живые впечатления от посещения Италии, чрезвычайно обогатившие воображение поэта. Белинский в специальных статьях откликался с похвалами, особенно выделяя пьесы: «Октава», «Искусство», «Гезиод», «Вакх», «Ангел и демон», «Раздумье», «Дитя мое, уж нет благословенных дней», «Муза», «Богиня Олимпа», «Вручила мне звучные флейты» и др.

И все же Белинский уже указывал, что антологические стихотворения – слишком узкий жанр для большого таланта и слишком не в современном духе. Критик советовал автору обратиться к существенным философским проблемам бытия, приблизиться к реальной действительности. Но обогащение поэзии Майкова все же пошло по замкнутому кругу.

Если батюшковская «Вакханка» полна страсти, вся в движении и пролагает путь образу живого человека и поэзии, то майковская «Вакханка» (1841) – только картинка для созерцания стороннего наблюдателя, старающегося не спугнуть ее сон; «тимпан», «звуки флейт», «плески вакханалий» – все проходит мимо, лирические герои безучастны к празднеству. В эпоху Батюшкова и молодого Пушкина обязательно было стремление к исторической точности воспроизведения античного мира. Цель была, в сущности, романтическая – постижение народного духа. Майков – тихий, холодный неоклассик, у него побеждают книжные представления об античности:

Довольствуюся я, как славянин прямой,

Идеей общею в науке Винкельмана.

Какое дело мне до точности годов,

До верности имен!

В руинах Рима и его окрестностях Майков заприметил много красот, в нарядах и жестах итальянцев – много вкуса и грации, но все-таки Майков – только созерцатель. В ярком пластическом кружении тарантеллы – упоение юностью, и никакой философии:

Беззаботные улыбки,

Беззаботные мечты.

(«Тарантелла», 1858-1859)

Поистине здесь не до имен:

Ах, люби меня без размышлений,

Без тоски, без думы роковой,

Без упреков, без пустых сомнений!

Что тут думать? Я твоя, ты мой!

Конечно, краски реальности врывались в эти картины. В Риме много нищих. Один из них настойчиво пристал с протянутой рукой: «Я голоден. Я голоден!» Невольно вздохнешь: «Вот она – Италия святая!» (1844).

Италия, стонущая под австрийским гнетом, Италия гарибальдийская, возбужденная, возрожденная к новой великой жизни, достойной Древнего Рима, не привлекла внимания Майкова.

Такими же сглаженными, чисто созерцательными оказались у Майкова и картины русской жизни, при всей покоряющей наблюдательности поэта и пластике его стиха. Поразительно подмечено чувство, которое все люди рано или поздно испытали на себе. Оно – неотъемлемая часть вечных, незабываемых впечатлений, каким бы мелким ни казалось.

Весна! выставляется первая рама -

И в комнату нашу ворвался

И благовест ближнего храма,

И говор народа, и стук колеса.

Широко популярным было стихотворение Майкова «Сенокос» (1856). Его знали все, окончившие сельскую школу, приходскую, земскую; много в нем истинной поэзии русской деревенской жизни:

Пахнет сеном над лугами...

В песне душу веселя,

Бабы с граблями рядами

Ходят, сено шевеля.

Сглаженность острых тем особенно чувствуется в стихотворениях, в которых, казалось бы, так и должен был явиться образ русского крестьянина с его заботами, как в некрасовской «Несжатой полосе». У Майкова перевешивает идиллия, упоение красотой природы; если живые люди и появляются, то как пейзане («Боже мой! вчера ненастье», «Летний дождь», «Осень»). Везде для Майкова – божья благодать:

И жницы, и жнецы, ныряя, точно в море,

Уж вяжут весело тяжелые снопы.

(«Нива». 1856)

Много раз Майков откликался на «отзывы истории»: это и размышления в Городце на Волге, месте кончины Александра Невского, и у могилы Ивана Грозного, и о стрельцах царевны Софьи, и сказания о Петре Великом, о Ломоносове, о 1812 годе – везде у него проходит идея государственного единства России и величия ее монархического строя, ее православия. Чувство родины должно быть непобедимым инстинктом («Емшан», 1874), светлым сознанием ее преданий. Майков почтил стихами юбилеи Крылова, Карамзина, Жуковского, Пушкина как величайших ценностей русской культуры.

Майкова влекли многие сильные духом лица в истории человечества и герои, прославленные в эпосе: «Бальдур» – по сказаниям скандинавской Эдды, князь Игорь из «Слова о полку...», «Брингильда» (мотив из Старшей Эдды), «Легенда о Констанцском соборе», о сожженном инквизицией чешском просветителе Иоганне Гусе.

Больше всего занимал воображение Майкова грандиозный перевал в истории человечества, крушение могучей языческой Римской империи и победа над ней нового Христианского мира. Этой теме посвящена лирическая драма «Три смерти», или первоначально «Выбор смерти» (1852). Предполагалось ее продолжение в виде второй части под названием «Смерть Люция» (1863). Обобщены все мотивы в трагедии в стихах «Два мира» (1881). За последнюю Майков в 1882 году Удостоен полной Пушкинской премии Академии наук.

Противоречивой и кровавой была история Рима и христианизации Европы. Слишком ревностные поборники Христа не всегда оказывались угодны власти. Римский папа, земной наместник Бога, вмешивался в перипетии событий и карал тех, кто слишком чисто хотел следовать учению Христа. Такой был Савонарола. Ватикан, чтобы удержаться у власти, должен был идти на компромиссы с язычеством, не мог отменить сатурналий и карнавалов. Крутой монах дерзко спорил с папой, уличая его в безверии:

Христом был дух его напитан,

И за него на казнь он шел;

Христа же именем прочитан

Монаху смертный протокол.

Майков – поэт-эрудит, поэт-интеллектуал. Он оживил в стихах страницы духовной истории человечества, великие события, великие песнопения. Поразительно заглядывает он в наши сегодняшние тревожные раздумья о смысле жизни, о конечных судьбах человечества, планеты, вселенной...

И часто поводом для раздумий служит самая что ни на есть бытовая мелочь, скажем, посещение музея и некий в нем экспонат.

Я с содроганием смотрел

На эту кость иного века...

И нас такой же ждет удел:

Пройдет и племя человека...

Умолкнет славы нашей шум;

Умрут о людях и преданья,

Все, чем могуч и горд наш ум, -

В иные не войдет созданья.

............................................

Так разум в тайнах бытия

Читает нам... но сердце бьется,

Надежду робкую тая -

Авось он, гордый, ошибется!

(«Допотопная кость», 1857)

Шанский Н.М.

Говоря об одном из самых ранних антологических стихотворений А. Майкова «Сон» (1839 г.), великий критик В. Белинский писал: «Одного такого стихотворения вполне достаточно, чтобы признать в авторе замечательное, выходящее за черту обыкновенности, дарование. У самого Пушкина это стихотворение было бы одно из лучших его антологических пьес».

Благотворное влияние пушкинской поэтики на творчество А. Майкова проявилось в самых различных аспектах. Это сказалось в жанрово-тематическом разнообразии его произведений, и в их выразительно изысканной художественной форме, отлитой, по определению же В.Г. Белинского, «в пластично благоухающих и грациозных образах. Бережно и бережливо использовал А. Майков в своих стихах все заветное и дорогое, что видим в чудесных творениях А.С. Пушкина. Блестящим лирическим произведением с точки зрения художественного выражения, как бы аккумулирующим лучшие поэтические достижения А.С. Пушкина, является шестистопная миниатюра «Дума», написанная Майковым в 1841 г. Она отмечена Г. Белинским как произведение, именующее начало новой, для Майкова эпохи творчества. Ведь А. Майков, как отмечает В.Г. Белинский, ведет читателя туда, где есть «и гром, и молния, и слезы»:

Там - солнца луч, и в зной оливы сень, А здесь - и гром, и молния, и слезы... О! дайте мне весь блеск весенних гроз И горечь слез и сладость слез!

Легко заметить, что стихотворение композиционно построено А. Майковым как оригинальное объединение четверостишия, представляющего собой объективно-констатирующее описание двух прямо противоположных жизненных путей, и двух присоединительных строк, выражающих авторский выбор, как же все-таки жить. Начальное четверостишие является нам как изящная и отточенная антитезная конструкция перемежающихся строк, созданная с помощью общеязыковых и точных (без тревог - тревожусь я, там - здесь) и контекстуально приблизительных, иносказательных и перифрастических антонимов (прекрасный, светлый день - грозы, солнца луч, и в зной оливы сень - и гром, молния, и слезы).

Очень естественно присоединенное рифмой помощи взволнованно-лирическое категорическое решение и одновременно заклинание автора строится менее гармонично, чем предыдущие четыре строки. Вслед за нечастым открытым авторским требованием дай мне идет расширенная перефразировка обозначения тревожной и неспокойной жизненной дороги (весь блеск весенних гроз - весны младыя грозы, слезы). В этой двухстрочной парцелляции особенно сильной и выразительной оказывается заключившая строчка стихотворение с антонимами горечь - сладость и повтором словоформы слёз. Присоединительное по-пушкински эмоционально и выразительно лишний раз подтверждает согласие поэта на тернистый путь, где будут и сладость бед и горечь поражений. Пусть «под ним струя светлей лазури, над ним солнца золотой»; он выбрал, он ждет бури, весенних, освежающих гроз и зовет к этому других, по своему содержательному пафосу «Дума» близка «Раздумью» (1841г.), где Майков, в частности, писал:

Но я бы не желал сей жизни без волненья:
Мне тягостно ее размерное теченье,
Я втайне бы страдал й жаждал бы порой
И бури, и тревог, и воли дорогой.

Правда, «Раздумье» и значительно слабее в художественном отношений, и менее категорично в вольнолюбивом порыве поэта (не «О! дайте мне...», а «Я втайне бы страдал и жаждал бы порой»).

Словесная ткань «Думы» словарно почти полностью современна. Архаизмами, и то очень понятными, являются в разбираемом стихотворении лишь слова сень «тень» и младыя «молодой». Лингвистического комментирования здесь на первом этапе чтения требует лишь устаревшая форма родительного падежа единственного числа женского рода прилагательного молодая - младыя (весны) - молодой, изредка встречающаяся в поэтическом языке первой половины XIX в. (ср.: Среди долины ровныя - Мерзляков; С рассветом алыя денницы - Пушкин и т. д.).

И в то же время получаемая нами из стихотворения прагматическая и эстетическая информация может быть неполной. Настоящее, глубинное восприятие «Думы» А. Майкова возможно только тогда, когда мы не сбрасываем со счетов сложную и запутанную сетку переносно-метафорического словоупотребления стихотворной речи того времени с многочисленными иносказаниями, перифразами и с символами.

Почтительное следование Пушкина при всей самостоятельности авторского почерка чувствуется во многих стихах ясно и откровенно. Рецензируя майковские «Очерки Рима», В. Г. Белинский писал: «Талант г. Майкова по преимуществу живописный: его поэзия - всегда картина, блещущая всею истиною черт и красок природы».

Живописность и картинность стихотворений А. Майкова не представляет, однако, холодной статики и декоративной красивости «чистого искусства». За пластическими формами наглядного описания кусочка объективной действительности всегда бьется - нередко запрятанное и скрытое горячее сердце поэта, настоящего человека, честного и гуманного. горячо и искренне любящего свою родину и народ. Ведь А. Майков не был поэтическим анахоретом в башне из слоновой кости, как иногда думали и писали. И жизнь его была очень далека от той аркадской идиллии, какой она изображалась, например, Д. Мережковским. Слова последнего о том, что «судьба сделала жизненный путь Майкова ровным и светлым. Ни борьбы ни страстей, ни врагов, ни гонений», - заведомая и злостная ложь На самом деле судьба к Майкову не была такой уж благосклонной, а жизнь его - безмятежным благоденствием «артиста как будто не наших времен». Жизнь А. Майкова была долгой и разной, и это ярко отразилось в его таком же долгом и разном поэтическом творчестве. Несмотря на все изменения в общественной жизни России, превратности судьбы и житейские невзгоды, разочарования, заблуждения, А. Майков всегда был и оставался поэтом-гражданином.

Нельзя забывать, что как поэт-личность А. Майков сформировался под сильным влиянием В. Г. Белинского и И. А. Гончарова, что он открыто и горячо сочувствовал гарибальдийцам, принадлежал (пусть и не принимая активного участия) к движению петрашевцев, с юности научился упорно и регулярно трудиться, всегда вел простой и демократический образ жизни и был на стороне униженных и оскорбленных. Об этом воочию свидетельствует все лучшее, что было им написано. Особенно ярко критико-демократические и патриотические стороны художественного творчества А. Майкова проявились в таких произведения как «Две судьбы», «Очерки Рима», «Клермонтский собор», «Бездарных сколько семей...», «Неаполитанский альбом», «Нива» и др.

В золотом фонде русской классики из поэтического наследия А. Майкова остались жить многие его произведения самых различных лет, размера, содержания. Все это, как он говорил в своей «Октаве», - «гармонии стиха божественные тайны».

Однако особое место занимает в этом поэтическом пантеоне Майкова его лирика: проникновенная и внешне почти всегда спокойно-эпическая.

Думается, что это доказывать не нужно. Достаточно вспомнить такие стихи, как «Весна», «Дума», «Выставляется первая рама», «Сенокос» («Пахнет сеном над лугами»), .«Ласточки», «Октава», «Сон», «Болото», «Альпийские ледники», «Не отставай от века - лозунг лживый», «Мысль поэтическая» «Айвазовскому», «Все круг меня, как прежде», «Осень», «Пейзаж», «Точно голубь светлою весною» и др.

Высокое мастерство Майкова, поражающая словная гармония явственно слышится и четко видится в удивительно умелом использовании многообразного арсенала поэтических средств, заложенных в русской лексике и в «тайнах сочетания слов». Как удивительно раскованно и в то же время строго и удачно, например, использование молодым поэтом тавтологии (ты, вольна, вольной, ой, сама, ты):

О мысль поэта! ты вольна,
Как песня вольной гальционы
В тебе самой твои законы,
Сама собою ты стройна!

Майковская живописность поэтического слова - специфическая черта являющего большинства его произведений. Первый, как уже упоминалось, это отметил В.Г. Белинский. Хорошо понимая эту отличительную особенность своей поэзии, А. Майков (собиравшийся одно время пойти по стопам своего отца - известного русского художника) неоднократно говорил об этом и сам (см. хотя бы стихотворения «Ах, чудное нёбо, ей-богу» и «Зимнее утро»).

Действительно, «занятия живописью оставили заметный след в творчестве Майкова-поэта: это проявилось в постоянном внимании к точности изображения предметного мира и в колористической выразительности лирика».

Вместе с тем вряд ли правильно утверждение о том, что «увлеченность повлекла за собой и некоторые издержки; «линеарная» красота несколько заслоняла у него интерес к красоте внутренней, пути к которой проходят через познание сущности явления.

Несправедливость этого мнения видна уже по отношению к ранним антологическим стихам Майкова (ср. хотя бы «Горный ключ», «Овидий», уже упоминавшееся «Зимнее утро»), не говоря уже о последующих.

Реалистически-живописное описание объективной действительности во всех ее проявлениях и формах всегда неотрывно и неразрывно у А. Майкова связано с изображением и выражением внутреннего лирического авторского я. «Картинный склад» майковской поэзии никогда не является внешним и декоративным, даже в его так называемых пейзажных стихотворениях. И в них «настоятельницей и вдохновительницей» поэта выступает «природа с ее живыми впечатлениями» (В. Г. Белинский).

Возьмем в качестве примера такое стихотворение, как «Болото» с дотошным и точным живописным описанием в первой его части болота, не говоря уже о произведениях типа «Облачка», «Маститые, ветвистые дубы», «Осень», «Ночь на жнитве».

Две небольшие иллюстрации.

Умение несколькими словесными мазками создавать законченное живописное полотно, где изображение природы органично сливается с выражением душевных переживаний и эмоций человека, было хорошо подмечено А. М. Горьким в письме М. Г. Ярцевой: «Помните у Майкова «Весну»?.. Восемь строчек - 16 слов и полная картина».

Голубенький, чистый,
Подснежник-цветок!
А подле сквозистый,
Последний снежок...
Последние слезы
О горе былом
И первые грезы
О счастье ином…

Простые и бесхитростные русские и народные слова (особенно подкупают лексические единицы голубенький, а подле, сквозистый, снежок) в первом четверостишии сотканы поэтом здесь в изящное акварельное полотно. Четыре следующие строки лаконично и взволнованно-сдержанно передают уже то зрительское (авторское и общечеловеческое) впечатление, какое производит нарисованный ранее пейзаж.

Стихотворение строится в виде пейзажно-психологического целого с двумя раздельными частями, объединенными друг с другом как причина и следствие. Два разносодержательных четверостишия композиционно сцепляются воедино не только логически, но и словесно: повтором слова последний в четвертой и пятой строках (последний снежок + последние слезы). Стихотворение полностью безглагольно и состоит из одних номинативных предложений.

Оба четверостишия сделаны из антитезных двустиший, однако, по-разному. В первой строфе одно предложение объединяется со вторым противительным союзом а. Две первые строчки рисуют весну, третья и четвертая указывают на ее «раннесть» (уже появились цветы, но есть еще и снег). Оба номинативных предложения выступают здесь как описательные сочетания существительного, кончающего строчку, с двумя препозитивными прилагательными. Вторая строфа строится иначе: еще более строго и стройно. Составляющие ее части образуются перемежающимися антитезными строками (последние слезы - первые грезы; о горе былом - о счастье иной). Антитеза строфы создается здесь как лексически, с помощью антонимов (последние - первые, горе - счастье), так и синтаксически, полной синтагматической изофией шестой и восьмой строк.

Принципиально иное поэтическое отношеие по существу той же темы подаётся в хрестоматийном стихотворении «Весна! Выставляется первая рама», в котором А. Майков изображает уже более позднюю весну, не с холодным первоцветом, а с первым солнцем, голубым небом, цветами:

Весна! Выставляется первая рама -
И в комнату шум ворвался,.
И благовест ближнего храма,
И говор народа, и стук колеса.
Мне в душу повеяло жизнью и волей
Вон - даль голубая видна...
И хочется в поле, в широкое поле,
Где, шествуя, сыплет цветами весна!

Лирическое я в целом ряде произведений Майкова не заявляет о себе открыто, а еле проглядывается сквозь призму многоцветного словесного полотна, изображающего само по себе то большие, то малые явления и события окружающего мира со всеми его радостями и печалями.

Именно этой реалистической объективностью поэтики А. Майкова в первую очередь и объясняется тот знаменательный факт, что в его стихах впервые появляется немало доселе неведомых русской поэзии русских имен обыденных растений и животных, названий предметов русского быта, экспрессивно-стилистических наименовавний действий, цветообозначений и т.д.

Многоцветье поэтического словаря А. Н. Майкова, его особая живописность манеры стихотворного письма, глубокий психологизм при одновременной «картинности» изображений, подкупающий лиризм и отточенная строгость формы, гармоническое слияние мысли и чувства, искренняя любовь к родине и высокая гуманность позволяют законно занимать стихотворным произведениям этого поэта свое почетное место в золотом фонде русской литературы.

Поэтому всякий, кто обратится к стихам Аполлона Николаевича Майкова (а хорошо знают его сейчас, что говорить, немногие), получит истинное эстетическое и интеллектуальное наслаждение, ибо его стихи и в наше время не потеряли своей тонкой и терпкой художественной свежести, гармонии и нисколько не утратили заражающей способности заставлять думать, чувствовать и сопереживать.

Л-ра: Русский язык в школе. – 1981. - № 3. – С. 58-63.

Аполлон Майков,критика на творчество Аполлона Майкова,критика на стихи А. Майкова,анализ стихов Аполлона Майкова,скачать критику,скачать анализ,скачать бесплатно,русская литература 19 века

Современники называли Аполлона Майкова поэтом-живописцем, поэтом-скульптором. И совершенно по праву. В его творчестве отображение и описание окружающей действительности занимало по-настоящему много места. Мягкие, лиричные строки, проникнутые бесконечной любовью к родине, описывают леса и природные явления, простые, доступные всем развлечения-промыслы — такие, как, например, рыбная ловля. Но самым заметным среди всех «природных» стихов Майкова является «Пейзаж» - настоящая словесная симфония русской природе.

Главная тема стихотворения

Центральной темой произведения, безусловно, является русская природа. Майков описывает, будто широкими мазками кисти нанося краски на полотно, тихий и спокойный, живущий своей жизнью лес, в который поэт удаляется, чтобы отрешиться от мирской суеты, погрузиться в созерцание.

Первые строки погружают читателя не в красоту леса ранней осенью, а именно в настроение лирического героя. Строка «Идешь — и нет конца пути...», заканчивающаяся многоточием, словно бы отображает бесконечную тропинку, по которой вглубь леса уходит автор. Желание прикоснуться к бесконечному, вечному лесному спокойствию — один из движущих мотивов стихотворения. Любовь к природе и уединению отражается в каждой строке, но именно в самом начале она особенно сильна.

Остальная часть лирического произведения — это тонкий, изящный гимн красоте природы. Поэт подмечает даже незначительные на первый взгляд изменения, происходящие с лесом, смена сезонов находит свое отражение в строках «Осинник желтый бьет тревогу» и «Уже румянит осень клены».

Осень в данном поэтическом произведении предстает художником, который любовно раскрашивает холст-лес, добавляя на него новые яркие краски.

В финальной части стихотворения уединение поэта прерывается: издалека, но все же в пределах видимости появляется воз со стариком и ребенком, символизируя собой безусловное единство человека и природы, мирное совместное существование.

Структурный анализ стихотворения

В стихотворении необычайно много олицетворений, поэт наделяет природу человеческими качествами: осень у него румянит клены, папоротник — дремлет. В достатке и необычных сравнений: палые листья Майков сравнивает с ковром, а обычные мухоморы — со сказочными существами-карлами.

В «Пейзаже» множество предложений заканчивается многоточием, что добавляет размеренности, неспешности произведению, настраивает читателя на философский и созерцательный лад. Рифма — перекрестная и попарная.

В данном произведении Аполлона Майкова нашло отражение его любви к родине и подлинный талант поэта-пейзажиста. Словами он воссоздает картину тихого осеннего леса, живущего своей, отдельной от человека и в то же время неразрывно связанной с ним, жизнью.

Рассвет

Вот – полосой зеленоватой
Уж обозначился восток;
Туда – тепло и ароматы
Помчал со степи ветерок;

Бледнеют тверди голубые;
На горизонте – все черней
Фигуры, словно вырезные,
В степи пасущихся коней...

Эти строки написал Аполлон Николаевич Майков. Поэзия Майкова открывается прежде всего нашему взору как зарисовка к большой картине или законченный этюд. Стихи его требуют от читателей зрительного внимания: при их чтении боязно упустить сочетание красок, игру светотени.
Вслушайтесь, вглядитесь в стихотворение "Рассвет". Здесь, как на полотне художника, очень важно освещение. Каждая деталь выписана настолько, насколько ее можно увидеть в предутренней дымке. И каждая деталь освещена именно тем отсветом, которым она выхвачена из отступающей темноты. Неяркие изменчивые блики создают у нас неповторимое "рассветное" настроение. Зеленоватый (еще не зеленый) горизонт, бледнеющая голубизна неба и рельефы предметов на земле кажутся слитыми друг с другом... И все это – в восьми строках.
В русской поэзии XIX века поэзия Майкова – страница, похожая на холст художника.

И задымилася роса
На всем пространстве желтых нив,
И ночь взошла на небеса,
Тихонько звезды засветив.

Живописность поэзии Майкова не случайна: краски и кисть влекли его с детства. Майков родился в 1821 году в семье известного живописца. Талантливой была вся семья. Дом Майковых, по словам писателя И. А. Гончарова, "кипел жизнию, людьми, приносившими сюда неистощимое содержание из сферы мысли, науки, искусств... и все вместе с хозяевами составляли какую-то братскую семью или школу, где учились друг у друга..."
Аполлон Майков долго совмещал в себе поэта и художника. Он уже опубликовал первый сборник стихотворений, но так и не решался сделать окончательный выбор.
Книжка Майкова была встречена дружными похвалами. Виссарион Григорьевич Белинский сразу угадал в нем художника. "Какая мягкая, нежная кисть, какой виртуозный резец, обличающие руку твердую и искушенную в художестве!" – писал он. Белинский, критик строгий и придирчивый, сказал о стихотворении "Сон": одного такого стихотворения "достаточно, чтобы признать в авторе замечательное, выходящее за черту обыкновенности, дарование. У самого Пушкина это стихотворение было бы из лучших".
Окончив университет, Майков отправился в Италию, куда устремлялись тогда русские художники. Впрочем, Майков привез из Италии не альбом пейзажей, а книгу новых стихотворений. Из Флоренции поэт писал друзьям: "Чувство природы, возбуждаемое в нас ее созерцанием, везде одно – и в болотистых окрестностях петербургских, и где угодно. У нас в русской природе это чувство живее и непосредственнее, оттого что там вокруг вас леса, луг и нивы, и все это жужжит, шумит, шелестит... а здесь – камень, декорации, апельсины... Но этого живого трепета не чувствуете, как в еловом или в березовом лесу, или в лугах с кузнечиками, бабочками... Я и не воображал, что может быть такая мука на свете – не жить в России. Ума не приложу, как это делают другие".
"Живой трепет" русской природы и был одним из основных лирических мотивов Майкова. В его стихах изображение порой моментально, но вся картина надолго остается в памяти:

Но вот, как бы в испуге, тени
Бегут по золотым хлебам –
Промчался вихрь – пять-шесть
мгновений –
И, в встречу солнечным лучам,
Встают с серебряным карнизом
Чрез всё полнеба ворота,
И там, за занавесом сизым,
Сквозит и блеск и темнота.

Прихода грозы в этом стихотворении не слышно, она нема, но тем нагляднее гроза является.
Уже современники Майкова заметили, что его поэтическая речь удивительно естественна и точна. Сам он признавался: "Странное дело: не могу писать прозой; кажется, рифма по натуре и по трудности своей должна быть препятствием выражения мысли; для меня напротив – я в стихах не упущу той мысли, которую хотел выразить, а в прозе ее беспрестанно упускаю..."
Но Майков вовсе не был спокойным созерцателем природы, отрешенным от людских забот. О его общественных убеждениях можно судить по следующим строкам:

Пой красоту из полной груди,
И красоту полюбят люди,
И крепки правдой и добром,
Никто уж, никаким обманом,
Не будет слабого тираном,
Не будет сильному – рабом!

Поэт всерьез интересовался русской стариной. Он сдружился с лучшими историками и скоро стал настоящим знатоком прошедших веков. По его собственным словам, он погружался в историю до такой степени, что воочию видел лица князей, дружинников, путешественников, прославленных в русских летописях. Майков даже написал для детей "Рассказы из русской истории", в которых описал Мамаево побоище, эпоху Петра I и другие события.
Когда старший сын Майкова начал в гимназии изучать "Слово о полку Игореве" – великое творение русской словесности XII века, поэт решил ему помочь. Древнерусский текст восхитил Майкова, он увлекся разгадыванием непонятных мест "Слова". Вскоре оказалось, что другие исследователи понимали неясные строки и выражения иначе, чем поэт. Тогда Майков загорелся идеей самому перевести "Слово". Этот перевод стоил ему четырех лет напряженного труда. Поэт не только изучил древнерусский язык, но и проникся духом героических поэм народов Европы, написанных в о дну эпоху со "Словом". Когда перевод Майкова вышел в свет, читатели удивлялись и поэтическим достоинствам текста и научной осведомленности переводчика.
Аполлон Майков прожил долгую жизнь: он скончался 76 лет от роду, в 1897 году. Когда его попросили сообщить подробности биографии, он ответил: "Вся моя биография не во внешних фактах, а в ходе и развитии внутренней жизни, в ходе расширения моего внутреннего горизонта..., во внутренней работе ума над впечатлениями и наблюдениями жизни...". Приобретая с годами знания и опыт, поэт до конца жизни берег привязанность души к отеческим краям, "где в поле по росе мой след еще хранится". "Виртуозный резец", как когда-то писал Белинский, не уставал вытачивать рельефы Родины:

Картины бедные полунощного края!
Где б я ни умирал, вас вспомню, умирая:
От сердца пылкого все злое прочь гоня,
Не вы ль, миря с людьми, учили жить
меня!..

Век Аполлона Майкова истек давно, но образы, изваянные им в плоти стиха, навсегда вошли в русскую поэтическую память. Значит, он не ошибся:

Рисунок А. Гришина.