Игорь ранне. Протоиерей Александр Ранне

Совсем недавно информационное пространство бурлило в связи с Открытым письмом бывшего студента Русской Духовной семинарии в Париже А. Серебрича, в котором были преданы огласке творящиеся в этом учебном заведении безпорядки.
Православные верующие возмущались: как же так? До чего мы дожили – в православной семинарии преподают католики! Какие же пастыри выйдут из стен этой школы? Безобразие! И т.д.
А другой студент этой же семинарии – Г. Арутюнов – разместил в интернете видеоролик с обличением ереси экуменизма (см.: http://video.yandex.ru/users/arutiounov/view/1/).
Однако, как оказалось, экуменизм культивируется не только за границей, в учебном заведении, находящемся под непосредственной опекой митрополита Илариона (Алфеева). И у нас, в России, качество образования в духовных школах – училищах, семинариях и академиях – мягко говоря, оставляет желать лучшего.
Предлагаем вниманию читателей письмо выпускника Санкт-Петербургской Духовной академии, первоначально опубликованное интернет-агентством «Информ-религия» (http://inform-relig.ru). Этому студенту, в отличие от А. Серебрича и Г. Арутюнова, претерпев творящиеся в академии безпорядки, все же удалось получить образование.
Материал публикуется с надеждой, что после ознакомления с предоставленной информацией многие православные поймут: молчать сегодня уже нельзя – ситуация в Церкви критическая.

Про Санкт-Петербургскую семинарию и академию можно говорить очень много. Происходящее в ее стенах стоит особого внимания. Назову и кратко охарактеризую лишь самых ярких представителей экуменизма.
Это прот. Александр Ранне, архимандрит Августин (Никитин), прот. Владимир Сорокин, архим. Ианнуарий (Ивлиев) и прот. Владимир Мустафин. Это далеко не все либералы, но об этих скажу более подробно.
Первый – Александр Ранне – откровенный экуменист, никодимовец, стажировался в Григорианском университете Ватикана, а потом вернулся в академию и семинарию. Этот горе-богослов, кроме преподавания в Санкт-Петербургской семинарии, академии и на регентских курсах, является еще и проректором Новгородской семинарии. Так что отравляет и смущает множество неокрепших в православии умов.

Нам свой курс по Нравственному богословию он читал на основе учения Бориса Вышеславцева... Неоднократно он высказывался в поддержку экуменизма, считая его не ересью или заблуждением, а неким движением ко всеобщему христианскому единству. Как и многие экуменисты, он исповедует «богословие» «разделенной» и потому ущербной Церкви; свидетельство святых Отцов, живших после т.н. «разделения церквей» 1054 года и осуждавших папизм и протестантизм, о. Александр не приемлет, а к более поздним Отцам, особенно новомученикам и исповедникам, относится крайне пренебрежительно.
Архимандрит Августин – в прошлом иподиакон митр. Никодима (Ротова), поступивший благодаря ему в академию, уже имея высшее светское образование (большая редкость для того времени). В советское время входил в число множества международных экуменических слетов и конференций. Большой почитатель митр. Никодима, его «богословия» и деяний. В 2008 году выпустил довольно толстую книгу о своем кумире: «Церковь плененная. Митрополит Никодим (1929–1978) и его эпоха (в воспоминаниях современников)».

Архимандрит Августин (НИКИТИН)

Слушая его курс лекций по католицизму и протестантизму, я не понимал, где нахожусь: в православном заведении или в папском университете! В это, наверно, трудно поверить, но в течение полугода собственными ушами мы слушали сначала апологию католического «богословия», потом протестантского. Всем т.н. неточностям еретической веры находились веские оправдания. Под конец, когда стало невыносимо, – просто перестали ходить на его лекции, так что в аудитории оставалось иногда 3–4 студента. Он, кстати, реагировал на это очень спокойно, действовал «методом пряника» – никакого давления!

Прот. Владимир Сорокин – бывший ректор академии и семинарии, сейчас является настоятелем Князь-Владимирского собора, в котором наблюдаются весьма «привлекательные» порядки. Например, великопостное чтение Канона преп. Андрея Критского на русском языке. В силу возраста (71 год) он уже утратил былую либеральную активность. Но все упущения по старческой немощи вполне возмещает его сын – свящ. Александр Сорокин, в храме которого в этом году пасхальное Евангелие читали католические монахини. Благодаря бывшему ректору академии владыке Константину, Александр Сорокин перестал преподавать в академии.

Архимандрит Ианнуарий (ИВЛИЕВ)

Архимандрит Ианнуарий (Ивлиев) – известный либерал-библеист. Ребята после его лекций сомневались в подлинности посланий св. апостола Павла и тех или иных мест Св. Писания. Его подход к Преданию нашей Церкви типично протестантский. Ему ничего не стоило, ссылаясь на ту или иную теорию, вставить в текст Св. Писания «нужное», «более правильное» слово и, наоборот, вырезать «ненужное», якобы оказавшееся там «случайно» или «в более позднее время».
Наконец, прот. Владимир Мустафин , не будучи откровенным экуменистом, является философом до мозга костей. Но в отличие от православных философов, свой курс лекций он никак не соотносил со святоотеческим наследием. Благодаря этому все философы выглядели весьма авторитетными и заслуживающими самого тщательного изучения, чем мы и занимались целых три года обучения. Можно было бы и потерпеть, но весь ужас в том, что философия намного превосходила по часам все другие предметы, а прот. В. Мустафин являлся самым строгим и требовательным преподавателем.

Помимо семинарии, академический курс философии длился три года, при этом разделялся на три разных предмета (древняя, современная и новейшая) и читался почти ежедневно. Для сравнения, курс Нового Завета длится всего год , а такой важнейший и сложный предмет как каноническое право в академическом курсе вообще отсутствует .
В связи с этим возникает вопрос: кому выгодно иметь священников и богословов, не знающих толком церковное предание и одурманенных, перекормленных философскими теориями, имже несть числа?
Кроме прямого вреда, получаемого от такого образования, студенты получают и отшлифованный до виртуозности навык списывания и нечестного получения оценок, без чего в этих условиях православно верующему и думающему студенту почти невозможно сохранить свою душу. Однако обман остается обманом, и он переходит в навык, становится привычкой.
Вот и думали, какое из зол меньшее: обмануть священника-преподавателя и списать какую-нибудь ахинею или запомнить, зазубрить ее и этим отравить свою душу?
Если говорить о студентах (о всех не берусь судить, т.к. общался в основном с академистами), то тут намного более отрадная картина – люди были все разные, приехавшие из разных семинарий, и не везде еще взяли верх либералы. Но тут была и своя беда – почти поголовное равнодушие. Увидев очень низкое качество обучения в академии, почти все зарывались с головой в ноутбуки, а когда ими запретили пользоваться на лекциях, тогда – в книги и свои дела.
Режущие поначалу слух либеральные высказывания профессуры постепенно становились привычными, и к ним уже относились как к само собой разумеющемуся явлению. Со временем на них переставали обращать внимание даже православно мыслящие студенты. Среди академистов я знал только 4–5-х студентов, которые не смирились с либерализмом и понимали, что к чему. Остальные либо не видели, либо относились безразлично. Так что не с кем было выстраивать оппозицию. А попытки противостояния преподавателям были. Но они быстро пресекались. Разговор короткий: кто хочет получить «2» на экзамене или «незачет» и не перейти на следующий курс? – Вот и приходилось терпеть ради получения богословского образования и права дальнейшего преподавания православной, а не либеральной науки.
Относительно роли ректора хочется вспомнить добрым словом владыку Константина – бывшего ректора академии. Несмотря на личные недостатки, предвзятость и т.п., он делал очень много для сохранения Православия в стенах духовных школ, и это помогало терпеть как его погрешности, так и не всегда справедливую политику академической системы. Либералы при нем вели себя куда более скромно, хотя и огрызались при первой возможности.

Как мне рассказывали, осенью 2008 года на очередную память митр. Никодима в Санкт-Петербургскую академию слетелись птенцы гнезда Никодимова, в том числе митр. Кирилл (Гундяев), митр. Ювеналий (Поярков), митр. Филарет (Вахромеев)… Однако прием был не столь теплым, как этого ожидали синодалы. Кроме того, на конференции, посвященной Никодиму, было мало студентов, а во время доклада митр. Ювеналия стучал отбойный молоток (в академии шел в это время капитальный ремонт). Тут терпению наших иерархов пришел конец. Появился повод убрать неугодного и давно мозолившего глаза ректора, что и было вскоре сделано. Его «сослали» в Курганскую епархию.
Вскоре после этого умер патриарх Алексий II. По рассказам моих знакомых (я к тому моменту уже закончил обучение), это еще больше повлияло на обстановку внутри школы. Экуменисты почувствовали негласную поддержку, стали более смелыми и категоричными.
Новый ректор, молодой епископ Амвросий, являющийся, по моим наблюдениям, обыкновенным солдатом, исполняющим волю священноначалия, как говорят, почти ничего не определяет в сложившейся ситуации. Он, вроде бы, постарался, чтобы стало более качественным питание, обслуживание студентов, появились, наконец, новые унитазы и душевые кабины. Но качество образования и состояние Православия, знаю по рассказам тех, кто сейчас еще учится в академии, продолжает желать лучшего!
Уважаемая редакция! Прошу прощения за многословие и отнятое у вас время. Но очень тяжело видеть то, что есть, а еще тяжелей – полное равнодушие к происходящему. Возможно, описанное мной принесет кому-нибудь хоть малую пользу.

Когда по улице идет неопрятный человек в грязном подряснике - вряд ли это помогает Церкви улучшить свой образ в глазах людей. Я прекрасно понимаю: среди священников есть люди, для которых наш мир уже совершенно неинтересен: они не обращают на него особого внимания, а потому, скажем, не следят за своей внешностью и изъясняются на непонятном простым людям языке. Но ведь именно для них в Православии предусмотрен путь глубокого монашеского затвора, уединения один на один с Богом…

Справка: Протоиерей Александр Ранне родился в 1952 году в Ленинграде. Окончил Ленинградскую духовную семинарию и академию. Стажировался в Григорианском университете Ватикана. Доцент Санкт-Петербургской Академии, кандидат богословия.

Крикливые мракобесы

- Отец Александр, вот уже почти двадцать лет как в нашей стране нет официальной антицерковной пропаганды, и все-таки, в глазах многих людей, образ верующего остается прежним, сформированным еще советской идеологией: темный, необразованный мракобес. С чем это связано?

- В первую очередь с тем, что человек идет в храм не для того, чтобы трясти там своим дипломом и кичиться образованием. Зайдите в церковь, что вы там увидите? Стоят на службе люди, порой на вид весьма простоватые, и по ним совершенно не видно, какое у них образование. А я, например, знаю, что среди моих прихожан большинство как раз составляют люди интеллигентные. За плечами у многих из них даже не один, а два вуза. Но в храме они ведут себя очень скромно, так же как и все остальные.

Другое дело - иная категория околоцерковной публики - малообразованные, суеверные люди, зачастую и в храм заглядывающие нечасто. Борьба с ИНН и всяческими заговорами волнует их значительно больше, нежели молитва и общение с Богом. Они весьма смутно представляют себе, что такое христианство, зато производят много шума и непрерывно эпатируют публику, на каждом углу вещая от имени Церкви. Неудивительно, что именно такие маргиналы формируют у людей представление обо всех православных.

Увы, сегодня немногие утруждают себя глубже разобраться в этом вопросе. Большинство людей, в принципе, не хочет узнавать что-то о Церкви. В повседневном круговороте дел у них просто нет на это времени, и подсознательно им легче жить старыми, наработанными стереотипами, нежели разбираться: кто же такие православные на самом деле.

- По-вашему, это проблема - общая для всей современной России?

Думаю, да. Вряд ли Новгород отличается здесь от наших столиц. СМИ и интернет везде одинаковые, информационная среда, соответственно, тоже. Да и население не слишком различается: есть образованные люди, есть не очень.

Конечно, существует определенная духовная инерция. Но где ее нет? Мне почему-то не верится, что в нашей стране есть райские места, где люди толпой идут в храмы и библиотеки, спешат массово образовываться и повышать свой культурный уровень.

Впрочем, не стоит и драматизировать ситуацию. Эта проблема существовала всегда.

- Что же тогда следует делать Церкви? Должна она как-то бороться с этой ситуацией?

Бороться ни с чем не надо. Мне лично слово «борьба» здесь вообще не нравится, потому что оно предполагает какой-то нажим, и, соответственно, встречную реакцию отторжения.

А Церковь не должна давить. Она должна проповедовать. Спокойно, с уверенностью в своей правоте и на достаточно высоком образовательном уровне.

И для этого, мне кажется, мы должны основные свои силы обратить на воспитание грамотных, интеллигентных священников, ведь на самом деле, именно от них зависит то, какой будет Церковь, и что за люди в нее придут.

Поэтому мы так много сил вкладываем сегодня в епархиальное духовное училище. И я считаю необходимым приложить еще больше сил и все-таки создать на его базе полноценную духовную семинарию, потому что без нее мы со временем действительно рискуем превратиться в настоящее провинциальное болото. Ведь безграмотное, необразованное духовенство - величайшее зло для Церкви. Допускать этого нельзя ни в коем случае.

Впрочем, это не значит, что каждый священник должен непонятным научным языком рассуждать с амвона исключительно на сложные богословские темы. Конечно, это тоже важно. Такие священники есть, и вокруг них, как правило, собираются интеллигентные высокообразованные прихожане. Но надо уметь говорить и с простыми людьми, уровень которых не позволяет им вести беседу языком докторов философии.

Посмотрите, как написан Евангельский текст. Христос говорит очень понятными, простыми словами, но в тоже время у этих слов есть много уровней, и со временем человек начинает понимать их все глубже и глубже, хотя смысл сказанного от этого не меняется.

Вот и священник не должен кичиться своим образованием. Во многом его работа схожа с работой учителя, который говорит с детьми на доступном им языке, но при этом сам не опускается на их уровень знаний, и готов, если нужно, ответить на любой, более сложный вопрос по своему предмету.

Способность общаться с людьми - важное достоинство священника. Поэтому, кстати, он обязан быть притягателен в духовном и нравственном плане, должен располагать к себе и уметь находить общий язык с мирянами.

Когда по улице идет неопрятный человек в грязном подряснике - вряд ли это помогает Церкви улучшить свой образ в глазах людей. Я прекрасно понимаю: среди священников есть люди, для которых наш мир уже совершенно неинтересен: они не обращают на него особого внимания, а потому, скажем, не следят за своей внешностью и изъясняются на непонятном простым людям языке. Но ведь именно для них в Православии предусмотрен путь глубокого монашеского затвора, уединения один на один с Богом… Если же монах или простой священник идет куда-то проповедовать, он должен быть готов к общению с людьми, должен уметь говорить на их языке и не вызывать отвращения своим внешним видом.

Неприличное незнание

- А возможна ли вообще вера, не подкрепленная знанием?

- Нет. Потому что она предполагает не только чувства, но и определенное понимание, работу разума. В деревнях часто можно встретить бабушек, которые всю свою жизнь ходят в храм, принимают участие в службах, но живут, по сути, в смеси язычества и христианства. Увы, их нельзя назвать до конца воцерковленными православными людьми.

Христианин всю жизнь должен искать ответы на вопросы, потому что вопросы и сомнения тоже будут всегда. Те же, кто предпочитают махнуть на них рукой, просто духовно ленивы. Ведь в Евангелии всем нам сказано: «Будьте совершенны, как Отец наш небесный совершен есть». Конечно, люди не могут уподобиться Богу, но обязаны стремиться к этому.

Отмахиваться от собственных сомнений со словами: «А, ладно! В Церкви и так, наверное, знают ответ!» - нельзя хотя бы потому, что каждый христианин и есть часть Церкви. И он сам должен знать этот ответ.

Главное помнить, что без стремления к познанию ты не христианин.

- Это сильно расходится с представлениями о Церкви как о противнице лишних знаний, да и науки в принципе…

На самом деле, христианство декларирует свободу в изучении материального мира, а для религии оставляет сферу, которая находится за пределами нашей реальности, и просто не может быть постигнута рациональными силами науки.

Предмет веры - это Откровение. Церковь просто сохраняет то, что Бог дал людям две тысячи лет назад. А что касается нашей реальности - то здесь полная свобода.

Пожалуйста - изучайте! Только не делайте бесчеловечных опытов над живыми людьми. Здесь Церковь вмешается, но не с богословской, а исключительно с нравственной позиции.

Христианам незачем бояться лишних знаний. Наука не может навредить Церкви, напротив - она может помочь. К примеру, в моем личном духовном становлении именно наука и учеба сыграли важнейшую роль.

Я из семьи священника. Поэтому Православие мое было, что называется, впитано с молоком матери. Помню, как в детстве я бегал по нашей деревне, где служил мой отец, но, заслышав звук колокола, сразу же спешил домой. Мама одевала нас с сестрой во все чистое, и мы шли в храм. Это было привычно.

Но потом мы переехали в Ленинград, и вера моя как-то постепенно сошла до уровня простого исполнения обрядов. Я оставался православным, даже пел в хоре Александро-Невской Лавры, но все это было как-то по инерции…

И тут именно образование дало мне новый стимул. Я впервые смог осмыслить свою, такую привычную, веру, глубже понять ее значение. Я очень вдумчиво изучал Библию, пытаясь как можно глубже проникнуть в то, что хотел сказать нам древний автор. С не меньшим интересом я читал о библейских временах в египетских и месопотамских текстах. Открытие новых пластов Писания до того захватило меня, что я до сих пор не могу оторваться от этого процесса. Жалею только, что на изучение новых книг не хватает времени.

Так что я даже не знаю, как бы сложились мои отношения с Церковью, если бы не наука.

Учебные планы

- Сегодня Церковь часто обвиняют в посягательстве на светское образование.

- По-моему, это та самая ситуация, когда у страха глаза велики. Люди боятся, что со дня на день церковники придут в школу, начнут проповедовать свою религию и мгновенно «оболванят» всех детей. Поверьте, даже если бы кто-то этого захотел, результат был бы нулевой.

Я преподавал в школе и знаю, о чем говорю. Если священник придет в класс и начнет рассказывать там о Православии, слушать его будут максимум пятнадцать минут, потом среднестатистическому ученику станет скучно, и он отключится. Возможно, в младших классах дети еще проявят к батюшке интерес, но в старших у церковного проповедника нет ни малейших шансов.

Я знаю, что в центральной России ввели изучение Основ православной культуры, но сам лично пока не разобрался, как этот предмет построен, и как его можно внедрить в наших новгородских условиях, где к нему не готовы ни ученики, ни учителя.

По-моему, начинать следует с разработки методики и программы преподавания, с поиска подхода, способного заинтересовать школьника. Нужно обучить грамотных педагогов, причем сделать это совместно государству и Церкви, без участия которой учителя вряд ли выйдут квалифицированными.

- И все же, Вы считаете, в школе нужно преподавать религию?

Этого не стоит бояться. Никакая информация не может сделать человека верующим или неверующим. Вера - это нечто внутреннее, она связана с переворотом в душе человека, а не с тем, что он усвоил на уроке какое-то новое знание. Затронуть душу ученика могут лишь единицы. Никакие армии агитаторов или педагогов ОПК, как бы много новых сведений они ни запихнули в школьника, все-равно этого не добьются.

Да если бы все было так просто, христиан бы готовили в университетах! Но христианские университеты были, а выходили из них нигилисты. Жан-Жак Руссо все-таки очень преувеличивал роль педагогики, и мы тоже, вслед за ним.

Конечно, атеисты, правы: все, что делает Церковь, она делает ради проповеди. Иначе, зачем вообще священнику идти преподавать в школу? Но я иду на урок к детям не агитировать и не завлекать, я просто хочу сообщить им информацию, размышляя над которой, они могут стать верующими, а могут и не стать. Моя задача - дать им выбор, и я обязан это сделать, тем более что в некоторых областях знания у нас сложилась катастрофическая ситуация.

Когда я спросил студентов университета: «что такое Пасха?», и большинство ответило, что это Рождество - тут за голову схватилась уже вся профессура, а не только один я. Это не церковная, не православная, а общественная проблема, которую нужно понять, и которую нужно решать.

Сегодня часто сетуют, что люди перестали ходить в музеи. А зачем им туда идти? Не зная библейских мотивов - не разобраться в творчестве эпохи Возрождения, не зная эллинистической культуры - не понять искусства Древней Греции, а ведь все это - этапы истории, сформировавшие современное общество.

- А как Ваша епархия взаимодействует со светской наукой?

- Тут можно было бы начать сетовать на какие-то эпизодические конфликты и столкновения, но, по-моему, то, что они есть - это нормально. Иначе и быть не может, от них даже есть определенная польза: мы учимся диалогу.

В целом же, все очень неплохо. Здесь много людей, с которыми наша епархия активно сотрудничает. К примеру, ежегодно проходят Международные «Никитские чтения» организуемые Церковью и Новгородским университетом. Их тема: влияние Православия на традицию русской культуры и образования. Каждый год после чтений мы выпускаем сборники научных статей по этой теме.

Епархия участвует и в конференциях памяти Достоевского, которые проходят в Старой Руссе, а также проводит ежегодную конференцию для учителей «Знаменские чтения».

Мы работаем с университетом и в плане подготовки студентов: сотрудничаем с психолого-педагогическим факультетом. Кроме того, я лично веду на философском факультете спецкурс «Христианская этика».

В перспективе хотелось бы создать светскую богословскую кафедру. Это крайне важно, потому что нашему государству нужны специалисты, разбирающиеся в церковной проблематике. Это и журналисты, и административные работники, которым предстоит контактировать с религиозными объединениями, и преподаватели в школах, которым тоже так или иначе придется столкнуться с вопросом религии.

- Софийский собор, переданный епархии, продолжает выполнять функцию музея?

- Да, между службами, то есть где-то с 12 до 18 часов, в соборе проходят экскурсии, и, по-моему, это очень хорошо. Чем больше людей приходят туда, чем больше им рассказывают о храме - тем лучше. В конце концов, о чем можно говорить в православной церкви как не о Христе? Тем более что в Софийском соборе работают блестящие, прекрасно образованные экскурсоводы. Я общаюсь со многими из них - они очень хорошо настроены по отношению к Церкви. Их рассказ об истории собора, о корнях древнерусского искусства - это тоже своего рода проповедь.

Знаете, в некоторых католических храмах туристам запрещали делать фотоснимки, а потом решили: с какой стати? Пусть образы христианских святынь разойдутся по миру! Пусть о них узнает как можно больше людей!

Галина Орлова, декан факультета педагогического образования,
искусств и технологий Новгородского Государственного Университета

Преодоление пропасти

Грамотные представления о Православии нужны не только православным. Увы, сегодня это понимают отнюдь не все. Недавно мой знакомый из Москвы, сотрудник института философии, критикуя Православие среди прочих аргументов сказал: «Да они там все на „мерседесах“ разъезжают попы эти!». Институт философии ведь напротив Храма Христа Спасителя, и там из окна как раз видно стоянку. По-моему, такая претензия к крупнейшей мировой религии со стороны специалиста по философии - звучит немного странно.

Что ж тогда говорить о наших студентах? А ведь без элементарной грамотности в вопросе религии будущий учитель профессионально неполноценен.

Вот представьте: школьник после прочтения книги спросит что-нибудь о христианстве у учителя литературы или поинтересуется у историка, что такое Синодальный период - как они ему ответят? Да никак! Потому что в институте об истории Церкви им ничего не говорили. Крупнейший пласт нашей национальной культуры просто выпал и все.

Страшно, что люди не осознают, насколько это весомая потеря. Думают, что все это не нужно. Видят наши предложения по учебным планам и говорят с усталостью и раздражением: «Ну что там опять? Снова духовность?» А ведь не понимая Православия, как ты поймешь, скажем, Достоевского? Никак.

Сегодня много спорят на тему «Основ православной культуры». А, по-моему, нам нужен скорее не отдельный предмет, а какие-то его элементы в составе литературы, истории, изобразительного искусства и так далее… Нужно просто перестать обходить очевидные факты влияния христианства на соответствующие стороны жизни и начать говорить о Православии как о значительном факторе, повлиявшем на всю культуру. По-моему, такой подход значительно лучше.

Главное не бояться, что в светской школе появится «Закон Божий», и дети строем отправятся в храм. Этого все равно не случится!

Вообще, науке давно пора избавиться от подобных страхов и преодолеть уже пропасть между собой и Церковью. Ведь пропасть эта все больше начинает вредить самой науке, а не Православию.

Несколько лет назад наш университет начал налаживать контакты с епархией, и оказалось, что это не так просто: слишком уж настороженно мы были настроены по отношению друг к другу. Тогда отец Александр Ранне сказал, по-моему, замечательную фразу:

Мы должны просто собираться вместе: священство и интеллигенция. Просто чтобы попить чаю, пообщаться, привыкнуть друг к другу.

Действительно, нам нужен этот контакт, нам нужно учиться общаться между собой, потому что совместных проблем хватает, и неспособность понять друг друга - одна из них.
Помню, мы провели несколько пробных занятий, на которых перед студентами выступали священники. Большинство народу почти сразу теряли всякий интерес. Зато потом, уже после лекции, ко мне подходили ребята (что интересно, в основном, мальчики) и шепотом говорили:

Я давно об обо всем этом думал, но я боялся в церковь идти, я же не знаю, что там делать, как себя вести…

Теперь, когда священник регулярно читает лекции наравне с другими преподавателями, становится легче. Все же если ты видишь его, регулярно проходящего вузовским коридором, то начинаешь привыкать к существованию Церкви в твоем мире.

Хотя, по-моему, заниматься преподаванием - все-таки не совсем священническое дело. Тот же отец Александр Ранне говорил мне, что не привык к преподаванию, что его стиль - это проповедь. А здесь нужна именно научная лекция.

В современных исторических исследованиях и публикациях иногда встречается информация о том, что приходы Московской Патриархии в Финляндии (Покровская и Никольская общины) в определенное время становились камнем преткновения во взаимоотношениях Русской и Финляндской Православных Церквей. В данной статье аспирант Московской духовной академии иеромонах Силуан (Никитин) делает попытку на основании документов Государственного Архива Российской Федерации прояснить этот вопрос, акцентируя свое внимание на периоде с 1957 по 1988 год, а также показать, как складывались отношения между Хельсинским приходом Финляндской Православной Церкви и приходами Московской Патриархии.

Введение в Финляндской Православной Церкви в 1923 году нового стиля (пасхалии) послужило поводом к образованию в Финляндии двух старостильных общин - Покровской и Никольской, - которые и сейчас существуют, находясь под омофором Русской Православной Церкви.

Инициативу в создании Покровской общины проявила группа православных жителей г. Выборга во главе с инокиней Анной (в миру Пугина Анна Дмитриевна). Эта группа, начиная с 1925 года, начала тайно совершать богослужения на дому у Пугиной, а в 1926 году правительству Финляндии было подано прошение об открытии частной общины в Выборге на основе Устава, разработанного протоиереем Григорием Светловским. Правительство утвердило «Устав частной православной общины в г. Выборге» и разрешило открыть общину, в которой богослужения исполнялись бы на славянском языке, а праздники праздновались по юлианскому календарю[i] . Митрополит Евлогий (Георгиевский), управлявший в то время частью русских зарубежных приходов, принял общину под свой омофор.

Возникновение частной старостильной Никольской общины в гор. Хельсинки происходило в условиях, во многом сходных с обстоятельствами зарождения и организации Покровской общины. В 1927 году Министерством Просвещения Финляндии было дано разрешение на открытие частного Никольского прихода, который до 1984 года именовался «Сестринской Гельсингфорской общиной» и жил по уставу Покровской общины. В 1984 году Никольская община вышла из состава Покровской общины и в настоящее время именуется «Православный Свято-Никольский приход в г. Хельсинки» и живет по новому уставу, утвержденному в том же году министерством просвещения Финляндии.

С 1931 году оба прихода, будучи под управлением митрополита Евлогия (Георгиевского), находились во временной юрисдикции Константинопольского Патриархата. Прибывший в октябре 1945 года в Финляндию митрополит Ленинградский и Новгородский Григорий (Чуков) воссоединил их с Русской Православной Церковью. Решением же Священного Синода от 24 октября 1945 года за № 27 две общины г. Хельсинки, подчиненные митрополиту Евлогию, приняты в юрисдикцию Московского Патриархата . Управление общинами было возложено на митрополита Ленинградского Григория.

На конец 1950-х гг. Покровский и Никольский приходы, находящиеся в юрисдикции Московской Патриархии, объединяли незначительное количество русских эмигрантов, проживающих в Хельсинки и в ближайших окрестностях финляндской столицы. Так, в Никольской общине состояло 1200, а в Покровском всего около 400 прихожан, к тому же из этого количества всего лишь около 30% прихожан принимало участие в церковной жизни .

Расходы по храмам и на содержание священнослужителей сами приходы осуществлять не могли, поэтому с возникновением общин были организованы в Покровском приходе «Ортодоксальное братство», в Никольском приходе «Братство св. Николая», которые ежегодно проводили базары-лотереи, а вырученные средства шли на нужды храмов . Московский Патриархат с 1945 г. выплачивал незначительную дотацию на содержание клира, но все же духовенство, в сравнении с духовенством Евангелическо-лютеранской церкви Финляндии и Финляндской Автономной Православной Церкви, жило бедно и было вынуждено часто сочетать пастырское служение с мирской работой[v] .

Восстановление в 1957 году молитвенно-канонического общения между Русской и Финляндской Православными Церквами не могло не затронуть жизнь и Патриарших приходов в Хельсинки. Так, анализируя деятельность Патриарших приходов, сотрудники Советского посольства в Финляндии в 1958 г. отмечали, что «настоятели приходов, сами не являясь сторонниками сближения с Финляндской Православной Церковью, в своей повседневной работе не разъясняют своим прихожанам значение решений Синода и не пресекают разговоров и выпадов, наносящих вред отношениям между русской и финляндской церквами» .

Есть свидетельства, что решение Священного Синода Русской Православной Церкви о восстановлении общения с Финляндской Православной Церковью духовенство и прихожане обоих приходов встретили холодно, а некоторые даже с обидой. Последние заявляли: «Мы пережили большие тяготы и гонения, но сохранили чистоту веры и преданность русской церкви, но нас может постигнуть участь монахов Валаамского монастыря, которых Московская Патриархия так легко отдала реформаторам» . О подобном же священноначалию в 1960 г. сообщал и благочинный протоиерей Михаил Славнитский, говоря, что клирики Патриарших приходов «очень плохо настроены по отношению к официальной (Финляндской) Православной Церкви и делу молитвенного общения Русской Православной Церкви и Финляндской» .

Советское посольство в 1962 году указывало новому благочинному Патриарших приходов протоиерею Евгению Амбарцумову, что «Патриаршие Приходы в их настоящем виде не являются проводниками политики Русской Православной Церкви в деле укрепления и развития восстановленного молитвенно-канонического общения с Финляндской Православной Церковью, не укрепляют наших позиций в кругах местной русской эмиграции» .

В качестве желательных преобразований указывались и смена настоятелей, и слияние двух приходов в один. Но на деле, в целях улучшения взаимоотношений, было решено весной 1960 года обратиться к архиепископу Карельскому и Финляндскому Герману (Ааву) «с братской просьбой дать указания одному из епископов Финляндской Православной Церкви совершить рукоположение диакона Покровской общины Николая Старостина в сан иерея»[x] .

Предстоятель Финляндской Православной Церкви архиепископ Герман ответил согласием на данную просьбу в мае того же года, духовником ставленника был назначен настоятель Покровской общины священник Борис Павинский, который 9 сентября опросил, исповедал и привел к присяге диакона Старостина, а опросный лист и присягу передал местоблюстителю архиепископа - епископу Гельсингфорсскому Александру (Карпину) .

Епископ Александр сообщил в июне о. Борису Павинскому, что посвящение Старостина будет проходить не в храме Покровской общины, как предполагалось, а в Успенском соборе города Хельсинки, а также что в связи с летним периодом и отпусками «необходимого и нужного персонала хиротония откладывается до августа, а так как в августе ожидается очередной Собор Финляндской Православной Церкви, то вероятнее всего рукоположение состоится не раннее сентября» .

Несмотря на это, в письме митрополита Николая архиепископу Герману от 3 июня 1960 г. мы читаем следующее: «Имея духовную потребность, дорогой Владыко, примите Вашему Высокопреосвященству от нас сердечную благодарность за Ваше постоянное внимание к нашим просьбам и за Ваше и Ваших Преосвященных иерархов отеческое отношение к клирикам наших приходов в Хельсинки» .

В Успенском соборе 11 сентября 1960 г. епископом Гельсингфорским Александром (Карпиным) священник Борис Павинский был возведен в сан протоиерея, а диакон Николай Старостин рукоположен в священнический сан . Это была первая из немногих хиротоний священнослужителя Русской Православной Церкви архиереем Финляндской Православной Церкви.

Большую роль в сближении Русской и Финляндской Православных Церквей оказали совместные богослужения. Еще в конце 1950-х годов с финской стороны сохранялась некоторого рода настороженность к более активному взаимодействию с Патриаршими приходами. Так, на предложение благочинного Патриарших приходов в Хельсинки прот. М.Славнитского о совместном богослужении в Успенском соборе г. Хельсинки епископ Александр (Карпин) ответил: «К сожалению, за последнее время очень много разговоров не в пользу нашего объединения и главным образом с Вашей стороны. Не принимается никаких мер к прекращению резких выпадов против нашей Церкви. В недалеком будущем от Вас должна приехать делегация и по вероятности будет возглавлена епископом, вот тогда мы и устроим торжественное богослужение в нашем храме» .

Ситуация серьезно изменилась с начала 1960-х гг.: финские православные клирики стали участвовать в богослужениях в Покровском и Никольском храме, а духовенство Русской Православной Церкви приглашалось на службы в храмы Финляндской Православной Церкви. Одно из первых совместных богослужений заключалось в соборном служении Литургии в храме Покровской общины 24 декабря 1961 г., когда в нем принял участие священник Успенского собора г. Хельсинки Андрей (Арви) Карпов .

Закрепление же этой доброй традиции положил в 1964 году архиепископ Павел (Олмари), сменивший в 1960 г. ушедшего на покой Германа (Аава). На престольный праздник Покровской общины Владыка Павел возглавил в ее храме совершение Божественной литургии. В дальнейшем и архиепископ Павел, и сменивший в 1969 году епископа Александра на Гельсингфорской кафедре митрополит Иоанн (Ринне) часто совершали богослужения в храмах Патриарших общин.

Благочинным Патриарших приходов и их священнослужителям чаще всего приходилось общаться с причтом Хельсинского прихода Финляндской Православной Церкви. В исследуемый нами период особо теплые отношения сложились с протоиереем Михаил Касанко, настоятелем Успенского собора, с законоучителем протоиереем Серафимом Филиным, с священником Мстиславом Могилянским, протодиаконом Михаилом Крысиным и другими.

К концу 1960-хх гг. сближение двух церквей на примере взаимоотношений Хельсинского прихода и Патриарших общин было налицо. Так, на очередном совместном ужине столичного духовенства Финляндской Православной Церкви и клириков Никольской и Покровской общин протоиерей Михаил Касанко сказал, «что теперь, когда вопрос стиля потерял свою актуальность, казалось бы, нет большой необходимости в существовании старостильных общин, но в то же время их существование в настоящее время играет большую положительную роль, так как богослужение в них совершается на церковно-славянском языке, тогда как в официальной церкви богослужения все чаще вынуждены совершать на финском языке» . Известно и то, что в 1966 году отец Михаил Касанко и протодиакон Олли Бергман обратились к благочинному Патриарших приходов прот. Амбарцумову с просьбой «скажем раз в месяц, проводить в Покровском храме богослужения на финском языке, так как де в том районе живет много православных финнов» .

В 1968 г. тяжелая болезнь настоятеля Никольской общины протоиерея Георгия Павинского и преклонный возраст настоятеля Покровской общины протоиерея Бориса Павинского послужили причиной поднять вопрос о временном приглашении священника или из Финляндской Православной Церкви, или же из Советского Союза для помощи престарелым настоятелям Патриарших приходов. Известно, что также во время празднования престольных праздников в храмах общин по причине служения клира той или иной общины в храме-имениннике для богослужения приглашались священники Финляндской Православной Церкви. Так известно, что на Покров в 1969 году в Никольском храм приглашен был служить молодежный священник Хельсинского прихода Стефан Сиили, а отца Бориса иногда подменял протоиерей Серафим Филин .

Государственные власти Финляндии в лице министра просвещения пастора Густава Бёрнстранда (и предыдущих министров просвещения), министра внутренних дел, начальника канцелярии Министерства просвещения постоянно высказывали мнение, что «приходы Русской Православной Церкви играют большую роль в развитии взаимопонимания, добрососедских отношений и дружбы между народами Финляндии и СССР и в осуществлении совместной миротворческой деятельности» .

Также рассматривало роль Патриарших приходов и руководство Евангелическо-лютеранской церкви Финляндии, отмечая «положительную роль приходов в осуществлении богословской, экуменической и миротворческой деятельности между Русской Православной Церковью и лютеранской» .

Однако имелись и трудности, в первую очередь связанные со статусом Патриарших приходов. В мае 1965 года стало известно, что, возможно, на ожидаемом Церковном Соборе Финляндской Православной Церкви будет поднят вопрос о «ненормальном положении Патриарших двух общин, по праву долженствующих быть в ведении Финской церкви» . Благочинный Патриарших приходов протоиерей Евгений Амбарцумов об этом писал в Москву следующее: «Во всяком случае, согласно Уставу наших частных общин, их положение может быть изменено только совместным постановлением общего собрания обеих общин, так что «новостильникам» будет почти невозможно завладеть нашими общинами, даже если бы Патриархия пошла на эти уступки» .

О том, что руководство Финляндской Православной Церкви действительно волновал статус Покровской и Никольской общин, мы узнаем из следующего события. В 1967 г. на торжественном акте по случаю 40-летия Патриарших приходов в Финляндии архиепископ Павел сказал, «что возглавляемая им Финская Церковь до сих пор остается стороной, лишь приемлющей через два прихода любовь Русской Церкви, и он радуется за тех русских в Финляндии, которые могут слышать на родном языке богослужение, но его Церковь также могла бы духовно окормлять своих единоплеменников, живущих на территории Советского Союза» . Представлявший на торжествах Московскую Патриархию епископ Зарайский (ныне митрополит Крутицкий и Коломенский) Ювеналий (Поярков) в ответ отметил всегдашнее стремление Русской Православной Церкви всегда к диалогу в разрешении подобных вопросов, «свидетельством чего служит наличие представительств Православных Поместных Церквей на ее канонической территории». На это архиепископ Павел ответил, что «к вопросу Патриарших приходов ему приходится подходить не с точки зрения канонов, а снисходя из любви, имея в виду, что это положение временное» , а конкретных предложений или требований у него не имеется.

Накануне отъезда московской делегации из Финляндии с епископом Ювеналием встретился активный прихожанин Покровской общины Андрей Саарло, который высказал свое мнение о будущем Покровской и Никольской общин, предлагая для дальнейшего существования данных приходов:

• Введение богослужений на финском языке, «так как молодое поколение прихожан не говорит на русском языке» ;
• Изменение юридического статуса общин и преобразование их в подворье.

Епископ Ювеналий сделал следующий вывод: «У меня сложилось впечатление, что Саарло не только знаком с мыслями архиепископа Павла, но и представляет местные интересы», а благочинный прот. Евгений Амбарцумов, поддерживая идею о преобразовании общин в подворье, сообщал Управляющему Приходами в Финляндии митрополиту Ленинградскому и Новгородскому Никодиму (Ротову) следующее: «Наши приходы, по примеру финских приходов, надо слить в один приход с одним церковным Советом, общим причтом и настоятелем. Если обстоятельства позволят, то было бы хорошо, если бы настоятелем был священник из России, который сможет развернуть экуменическую работу» .

В октябре 1969 года во время поездки в Финляндию уже новый благочинный Патриарших приходов прот. Игорь Ранне услышал от клирика Покровской общины иеромонаха Лонгина (Талыпина) (впоследствии архиепископ Клинский) такое же пожелание о необходимости изменения устава общин . На следующий день благочинный встретился с активным прихожанином Покровской общины Андреем Саарло, и оказалось, что уже готов проект нового Устава, в котором будут изменены следующие параграфы прежнего:

• Наименование общин (что действительно было оправданным);
• Совершеннолетие (по уставу общин совершеннолетие считалось с 24-х лет, а по новым гражданским законам - с 21 года);
• Переход членов из общин в Финляндскую Православную Церковь, и наоборот.

Подобная активность сразу вызвала сильное подозрение отца Игоря в том, что ввиду сильного уменьшения членов в Патриарших приходах Саарло стремился к тому, чтобы «облегчить их переход в юрисдикцию Финляндской Православной Церкви» . Протоиерей Ранне отмечал, что ему «уже неоднократно приходилось слышать о желании Финляндской Православной Церкви, чтобы наши общины вначале объединились в одну, а потом были бы превращены в представительство РПЦ, или что то же, в русское подворье» . Были также разговоры и о том, чтобы в г. Хельсинки в Покровской общине устроить скит, переселив в него оставшихся Валаамских монахов, а из Никольской общины устроить «Подворье Русской Православной Церкви». В частности сторонником данного проекта был священник Финляндской Православной Церкви Олли (Олег) Бергман.

Все же протоиерей Игорь Ранне 22 октября 1969 г. провел заседание Церковного Совета Никольской общины, на котором «вопрос об изменении наименования общины и обновления устава был принят советом с большим воодушевлением» .

Заседание Церковного Совета в Покровской общине по данному вопросу было проведено 26 октября 1969 г. и, в отличие от Никольской общины, к вопросу об обновлении устава и изменении некоторых его параграфов Совет отнесся очень настороженно и вынес решение, что «этот вопрос требует тщательной подготовки и обсуждения» .

Тревожные слухи о том, что «Московская Патриархия, не имея больше средств к содержанию своих приходов, собирается передать их в ведение Финляндской Православной церкви», стали распространятся среди членов общин осенью 1972 года . В Покровской общине в связи с этим даже была произведена инвентаризация имущества .

В дальнейшем слухи подтвердились. В 1973 году 16 августа митрополит Гельсингфорсский Иоанн (Ринне) отмечал свой 50-летний юбилей. После торжественной Литургии в Успенском соборе в течение всего дня он принимал поздравления. В отведенное время поздравить владыку Иоанна прибыли и священнослужители, и избранные прихожане Патриарших приходов во главе с благочинным протоиреем Игорем Ранне. После того, как юбиляру было пропето многолетие, митрополит «поблагодарил гостей за добрые чувства и отношения и тут же неожиданно сказал, что он все же хотел бы видеть в своей епархии единую Православную Церковь» . В рапорте протоиерея Ранне митрополиту Никодиму от 8 сентября 1973 года мы читаем, что Иоанн (Ринне) не высказал напрямую своего желания, а лишь намекнул, что «наступило время перехода наших общин в юрисдикцию Финляндской Православной Церкви, и что он надеется, что это нисколько не повлияло бы на добрые отношения с Русской Православной Церковью» .

Данной мыслью о переходе Патриарших приходов под его омофор митрополит Иоанн поделился с прессой, что вызвало недоумение даже у лютеран. Так, глава Евангелическо-лютеранской церкви Финляндии архиепископ Мартти Симоекки 24 августа 1973 года в беседе с прот. Ранне заметил, что «он читал высказывания митрополита Иоанна в отношении наших приходов в Хельсинки, что он был чрезвычайно удивлен вообще и в частности тем, что эти высказывания были сделаны в день юбилея. Архиепископ сказал, что не верит, чтобы этот вопрос был предварительно согласован с архиепископом Павлом» .

Сам митрополит Иоанн комментировать свои высказывания по поводу Патриарших приходов отказался, сказав, что вернется к этому вопросу при первой же встрече с Управляющим Приходами митрополитом Ленинградским и Новгородским Никодимом (Ротовым). В то же время он отказался и от приглашения посетить Ленинград 9-го октября того же года, так как на это время у него была запланирована поездка в Грецию .

Русскую Православную Церковь Иоанн (Ринне) посетил в ноябре 1973 года, но если до поездки в Советский Союз митрополит Иоанн неоднократно говорил о том, что хочет непременно в личной беседе с митрополитом Никодимом обсудить вопрос присоединения Патриарших приходов к Гельсингфорской епархии, то при состоявшейся встрече он почему-то отказался от своего решения. За время пребывания в Советском Союзе Иоанн (Ринне) к вопросу о статусе Патриарших приходов вернулся лишь один раз - 24 ноября в Ленинграде на квартире прот. Игоря Ранне. «На поднятый мною тост о расширении и углублении церковных контактов митрополит Иоанн шутя заметил: "Я настолько «за», что даже хотел бы объединения ваших приходов с нашей Церковью" , - писал отец Игорь. Больше к проблеме Патриарших приходов Иоанн (Ринне) в описываемый нами период не возвращался.

Но к ней возвращался Андрей Саарло, и это касалось в первую очередь Покровской общины. Из отчета благочинного Патриарших приходов протоиерея Богдана Сойко председателю ОВЦС митрополиту Минскому и Белорусскому Филарету (Вахромееву) от 29 октября 1985 года мы узнаем, что он был «намерен предложить Вашему Высокопреосвященству организовать подворье, что означало бы номинальное закрытие приходов и передачу зданий на баланс Московского Патриархата» . Однако планируемой встрече помешала скоропостижная кончина Андрея Саарло 9 марта 1986 года.

На заседании Церковного Совета Покровской общины 19 апреля 1986 года согласно повестке дня планировалось поднять этот вопрос и предполагалось, что подавляющее большинство голосов будет за переход (отмечалось, что только два, самое большое три члена из восьми против) . По результатам заседания председатель Церковного Совета священник Михаил Поляченко направил митрополиту Филарету (Вахромееву) рапорт, в котором сообщал, что «обстановка в Покровской Общине сильно обостряется и затрудняется из-за все уменьшающегося количества активных лиц, которые могли бы полностью отдавать свое время для работы на пользу Покровской Общины. К тому же две перенесенные, неожиданные смерти (Саарло и прот. Кильгаста) отражаются на состоянии и силах членов Церковного Совета, большинство из которых уже в преклонном возрасте. Церковный Совет ставит в известность Вашего Высокопреосвященства, что он вынужден изыскивать конкретные пути для решения будущего Покровской Общины, которое не безразлично для членов Церковного Совета, а также и всех прихожан Покровской Общины»

«Помни, — сказал он мне тогда, — в жизни зачастую человек подобен щепке, брошенной в океан. Волны ее то на свой гребень поднимают, то утопить пытаются. Но для верующего человека, как и для щепки, утонуть невозможно».

Первая личная встреча с митрополитом Никодимом у меня произошла весной 1973 года, хотя, конечно, к этому времени я уже много раз видел его во время богослужений и он даже бывал у нас дома, когда посещал Крестовоздвиженский храм деревни Ополье, где служил мой отец. Кстати, церковь эту в начале века освящал святой праведный Иоанн Кронштадтский, который пророчески предсказал, что она никогда не будет закрыта. Вскоре после посещения Опольевского прихода митрополит Никодим перевел моего отца протоиерея Игоря Ранне в Ленинград и обязал его закончить Духовную Академию, которую он вынужден был оставить в связи с семейными обстоятельствами и обязанностями, связанными с приходской жизнью. Я пришел на прием к владыке, потому что после серьезного разговора со своим отцом по его благословению решил поступать в Духовную Семинарию, чтобы впоследствии стать священником. В то время я был юношей, окончившим среднюю школу, отслужившим в армии и проработавшим год рабочим в хозяйственной части Эрмитажа. Проблемы церковной жизни я представлял себе слабо. Конечно, я регулярно посещал богослужения в храме, даже пел в хоре Троицкого собора Александро-Невской лавры. Кроме того, я много читал и слышал о многом, чего не могли знать другие мои сверстники, но все же, будучи членом Церкви, я не был еще участником ее сокровенной для внешнего мира жизни и борьбы. Даже в нашей семье родители, оберегая нас от опрометчивых поступков, очень многое, как я теперь понимаю, не договаривали, не доводили до нашего сознания.

Владыка, как известно, старался познакомиться со всяким поступающим в Семинарию молодым человеком, особенно, если тот поступал из его епархии. Конечно, в те годы я был еще совсем юным человеком — и по внешности, и по сознанию своему, — но митрополит встретил меня как равного и разговаривал со мной чрезвычайно серьезно и просто. Из этого довольно длинного разговора я запомнил, вероятно, со страху, только одну единственную фразу, которая врезалась мне в память на всю жизнь, да еще его взгляд, которым он как бы пытался проникнуть в самое существо мое, неведомое мне самому, причем не из любопытства, а чтобы уже тогда понять, кто я есть и что я принесу с собой в Церковь. Я не думаю, что митрополит был наделен даром некоего непосредственного видения, о котором иногда слагают легенды, но он пытался понять каждого, кто приходил в Церковь, потому что ему нужны были люди, горящие в служении Христу и преданные ему как пастырю. «Помни, — сказал он мне тогда, — в жизни зачастую человек подобен щепке, брошенной в океан. Волны то поднимают ее на свой гребень, то пытаются утопить. Но для верующего человека, как и для щепки, утонуть невозможно». Эти слова оказались для меня чрезвычайно важными, прежде всего — при поступлении в Семинарию: теперь я не был просто человеком с улицы. Но они оказались для меня и пророческим напутствием на всю мою дальнейшую жизнь.

Через некоторое время после поступления в Семинарию я стал его иподиаконом. Нужно сказать, что митрополит Никодим был чрезвычайно требовательным к своему окружению, особенно во время богослужения, которое было центральным стержнем его жизни. Все другие его дела, в том числе деятельность по сохранению Церкви в тех сложных условиях и созданию предпосылок для дальнейшего развития церковной жизни, были как бы приложением к этому основному содержанию его бытия. Причащался он Святых Христовых Таин каждый день. Если по причине поездок или других сложных обстоятельств жизни он не мог в этот день совершать Литургию, то причащался запасными Святыми Дарами. В основных же местах, где он чаще всего бывал, в его покоях была оборудована маленькая домашняя церковь, с молитвы в которой начинался его рабочий день. Так было и в его покоях при Духовной Академии в Санкт-Петербурге, при епархиальном доме в Новгороде, в Серебряном бору в Москве. Его внутренняя духовная жизнь была чрезвычайно тонкой и глубокой, хотя внешне он часто выглядел человеком строгим и недоступным для посторонних глаз. Однажды, это было в Троицком соборе Александро-Невской лавры, на утрени я подал ему архиерейский чиновник для чтения соответствующих богослужебному моменту молитв. «Не надо, — сказал он мне, — я завтра не служу Литургию» (существует практика, по которой эти молитвы священнослужителями не читаются, если они на следующий день не совершают Литургии. — М. Ю.). Естественно, я закрыл книгу и тихонько отошел в сторону. Вдруг слышу: «Шура (так ему нравилось почему-то меня называть), подойди сюда». Митрополит хитро и даже как-то смущенно улыбается. «Ты меня обличил, — говорит он, — открывай книгу». Молился владыка истово, особенно во время Евхаристического канона и хиротоний, когда он вслух читал молитвы, — оставаться равнодушным было невозможно! Но в то же время его молитва была совершенно лишена всякого рода экзальтированности. Это было строгое, по чину, с любовью соблюдаемому, на глубочайшей вере основанное обращение к Богу. Во время Евхаристического канона никто не имел права сделать лишнего движения в алтаре. И для нас, молодых студентов, это была удивительная школа благочестия.

Совершенно особые впечатления сохранились в моей памяти от великопостных богослужений. Если митрополит бывал в это время в Ленинграде, то весь Великий пост проходил как на одном дыхании. Но особенно мне запомнилась первая седмица. Она, конечно, была не одна. Просто воспоминания выстраиваются теперь уже, по прошествию многих лет, в единый образ. Это как черно-белое кино. Ведь не зря же говорили раньше, что для передачи определенных образов черно-белое изображение может быть более выразительным, чем цветное. Так и здесь. После разноцветных масленичных дней вдруг меняется вся картина бытия. Причем в это время на дворе — начало весны, ярко светит солнце, начинает таять снег. Но в храме — совсем другая жизнь. Все приобретает черно-белую окраску: убранство церкви, священнические облачения. Резко меняется тональность песнопений, они становятся менее отличимыми от мерного чтения длинных Великопостных последований. И только мерцающие огоньки лампад и свечей вносят некоторое разнообразие в эту необычную и таинственную картину.

Утренняя служба понедельника первой седмицы длилась, казалось, бесконечно — шесть, а, может быть, и семь часов. Митрополит восседал в стасидии в центре Троицкого собора Александро-Невской лавры у левой колонны. Вокруг него стояли протоиереи, монахи, иподиаконы и чтецы, которым владыка благословлял различные чтения, прерываемые пением мужского хора. Митрополит не только руководил пением священнослужителей, он и пел вместе с ними, причем всегда пытался дирижировать сам. А как удивительно торжественно и мирно протекали вечерние Литургии Преждеосвященных Даров! Вечерело в Ленинграде как раз после окончания вечерни, когда уже пропели «Свете Тихий». Еще при весеннем склоняющемся к закату солнышке митрополит торжественно, стоя посреди храма, нараспев читал на русском языке 103-й псалом. «Буду петь Господу во всю жизнь мою, буду петь Богу моему, доколе есмь». А то, как он читал в собственном переводе канон преподобного Андрея Критского, никого, кажется, не могло оставить равнодушным.

Особое значение для него имела Духовная школа. Когда он приехал в Ленинград, все уже было готово для ее закрытия. Однако митрополит Никодим, прекрасно понимая, какое значение для будущего Церкви имеют Духовная Семинария и Академия, сделал все возможное и, кажется, невозможное не только для сохранения, но и для дальнейшего ее развития. Прежде всего необходимо было сделать так, чтобы это учебное заведение стало как можно более известным в мире. И вот в нашу школу нескончаемым потоком стали приезжать гости из разных стран, а преподаватели с завидной регулярностью стали посещать различные конференции, и не только богословские и экуменические, но также связанные с вопросами мирного сосуществования различных стран, политических систем и религиозных конфессий. Появилась необходимость в грамотных, разносторонне образованных священниках, а их можно было подготовить только из абитуриентов с хорошим предварительным образованием. И вот уже среди студентов появляются первые молодые люди, за плечами которых высшие светские учебные заведения. А чтобы представители Русской Православной Церкви могли вести богословский диалог с хорошо подготовленными представителями западного христианства на равных, несколько выпускников наших школ отправляются учиться за границу: кто в православную Грецию, кто в католическую Италию, Германию, а кто и в протестантские учебные заведения Швейцарии, Англии, США, Финляндии. Как известно, в то время богословская литература у нас в стране была практически запрещена, поэтому ознакомление со всем спектром богословских исследований в мире было чрезвычайно необходимо нашей школе. Быть в изоляции — значит не быть готовым дать ответ на религиозные вопрошания современного человека, значит перестать понимать, что происходит в мире и какие проблемы и недоумения сегодняшнее человечество должно разрешать. Но кроме того, это делало Церковь и отдельных людей нашей Церкви более защищенными, а значит, и более свободными в своих каждодневных трудах как в Академии, так и на приходах. Может быть, это звучит несколько парадоксально, но это именно так.

Никогда не забыть, как встречали Духовные школы митрополита Никодима, возвращающегося из очередной заграничной командировки. Он мог приехать один или с каким-нибудь известным на весь мир гостем, но главное было в том, что семинаристы уже внизу академического здания выстраивались рядами и с пением сопровождали его в храм, где митрополит приветствовал гостей или рассказывал о своей поездке. Часто он привозил в подарок всем учащимся Духовной школы крестики, маленькие иконки или Евангелия, что по тем временам было чрезвычайно ценно, так как купить Евангелие или красивый нательный крест было почти невозможно. А о том, как трудно было ему все это провозить через границу, знают только те, кто в то время был рядом с ним.

Однажды он позвал меня в свой кабинет и подарил замечательную книгу. Она и сейчас является большой редкостью и ценностью для людей, интересующихся современным богословским толкованием Священного Писания. Это книга известного западного богослова Л. Буйе «О Библии и Евангелии». Владыка подал мне ее и сказал: «Обязательно прочти до самого конца. Тогда ты непременно научишься правильно понимать Священное Писание и полюбишь его». Потом он подумал немного, взял книгу из моих рук и выдрал из нее титульный лист. «Так будет лучше», — добавил он.

Поскольку у митрополита Никодима было больное сердце, он должен был каждый день гулять на воздухе. Часто он прогуливался около здания Духовной Академии, беседуя со студентами. Но времени на эти прогулки у него всегда не хватало, иногда они бывали уже после двенадцати ночи, и тогда он брал с собой дежурного иподиакона. Я очень хорошо помню это замечательное время бесед. Сколько бы я хотел задать ему вопросов сегодня!.. Чаще всего во время этих прогулок он рассказывал мне о трагической истории нашей Церкви в 20—30 -е годы. Причем он имел суждение, кажется, о всех действующих лицах того времени. Ему очень хотелось написать книгу о Соборе 1917—1918 годов. «Знаешь, — говорил он, — сейчас еще рано, но потом я ее обязательно напишу. Это очень важно для будущего нашей Церкви. А ты возьми и напиши работу по Предсоборному Присутствию. Я тебе помогу, и у нас получится неплохой труд». Митрополит хитро улыбается, я это не столько вижу, потому что на дворе уже глубокая осенняя ночь, сколько чувствую. Трудно поверить, но, гуляя с митрополитом Никодимом, мы очень часто приходили на то самое место, где теперь находится его могила. И он там обязательно задерживался, продолжая беседу. Он любил это монашеское кладбище и, похоже, чувствовал себя там как среди своих. Митрополит был очень глубоким, вдумчивым монахом и монашеский подвиг понимал как полное отвержение от себя, от своей самости ради следования за Христом.

Об иночестве он беседовал со многими. Не избежал этой участи и я. Был короткий промежуток времени, когда я к этому склонялся, хотя теперь доподлинно знаю, что это был не мой путь. Разговаривая об этом, мы гуляли по Обводному каналу. «Если ты хочешь послужить Церкви, нужно, чтобы тебе ничего не мешало. Ведь ты помнишь, как пишет апостол Павел». «Да, владыка, конечно помню, — отвечаю я. — Но ведь полнота служения бывает разной. Одно дело быть в гуще событий и постоянно думать и действовать, уставая до изнеможения, и совсем другое дело служить где-нибудь в сельском приходе два раза в неделю при пустом храме. Вы же не можете гарантировать мне научную или церковно-дипломатическую карьеру, да и никто этого не может гарантировать». «Да, — отвечает митрополит, — безусловно не могу». Мы идем молча. Владыка понимает, что говорить мне, молодому человеку о каждодневном длинном молитвенном правиле, которое должно заполнять монаху все его свободное время, бесполезно. Такой сосредоточенности добиваются не все и в преклонном возрасте. Потом митрополит кому-то скажет, что с Сашей Ранне о монашестве говорить очень сложно. У него слишком положительный опыт жизни в семье. На эту тему он со мной больше разговор не заводил. Только однажды, когда у него было очень хорошее настроение, сказал: «А может, решишься, я уже тебе и имя очень хорошее выбрал. Назову тебя Алексием». Я смущенно промолчал.

Однажды, когда он в очередной раз заболел и лежал в своей спальне, прикованный к одру болезни, в Духовной Академии был праздник и в Актовом зале после торжественного собрания и лекции на богословскую тему состоялся концерт, организованный силами студентов. Митрополит не мог на нем присутствовать, но попросил организовать для него радиотрансляцию в спальню. На этом концерте я пел на итальянском языке известную неаполитанскую песню «Санта Лючия». Когда после концерта я пришел к нему, митрополит был в очень хорошем настроении и сказал мне: «А что, если тебе после окончания Академии поучиться в Италии? Как ты на это смотришь?» Я, конечно, не придал этому серьезного значения. Владыка спросил, как у меня дела с учебой, и я ответил, что готовлюсь произнести очередную проповедь в храме семинарии. «Давай твою проповедь, — сказал митрополит, — поработаем над отдельными фразами». Он очень любил витиеватые фразы византийского типа и длинносложенные слова. Когда я почувствовал, что от моей проповеди ничего не остается, вероятно, мое внутреннее состояние отразилось на выражении моего лица. Митрополит сразу это заметил. «Ну ладно, — сказал он, — иди с Богом. Успеха тебе». Он был удивительно чутким и внимательным человеком, прекрасным педагогом, то есть, если иметь в виду апостольский смысл этого слова, детоводителем ко Христу. Когда однажды я вернулся с форума христианской молодежи, который проходил во Франции, то застал его очень занятым и озабоченным какими-то проблемами в Отделе внешних церковных сношений. Увидев меня, митрополит пригласил к себе в кабинет, внимательно выслушал, спросил о моих впечатлениях и подарил красивую книгу «Русская икона». «Это тебе за хорошую работу», — сказал он. Я был тогда чрезвычайно доволен собой, отчего сегодня мне несколько грустновато.

Где-то в июне 1978 года, когда митрополит собирался уезжать в очередную командировку, а мне уже следовало готовиться к отъезду для обучения в Италию, владыка взял меня на прогулку и долго ругал за то, что я не успел к концу учебного года написать кандидатскую диссертацию. Потом он смягчился и стал давать различные рекомендации в связи с моим предстоящим пребыванием в Италии. Я хорошо помню его заключительную фразу: «Главное: нужно быть внимательным и хорошо понимать, кто является другом Церкви, а кто нет». Вернулся он в свою северную столицу только в начале августа. Выглядел как-то еще более уставшим и больным. После Литургии в день прославления петербургской иконы «Всех скорбящих Радосте» в храме Кулич и Пасха, где владыка в тот день служил, мы с моей будущей женой должны были придти к нему за благословением на брак. Сначала он принял меня и спросил, почему я так тороплюсь с оформлением моих брачных отношений. Я ему ответил, что хотел бы поехать в Рим уже в священном сане, хотя бы диаконом. «Поедешь священником, — сказал митрополит. — Зови невесту». Он благословил нас иконой Спасителя и, прощаясь, сказал: «Вот я смотрю на вас: у обоих есть характер, только не проявляйте его одновременно». Потом, как мне рассказывали, когда он звонил из Рима архиепископу Кириллу, то просил рукоположить меня в сан диакона на праздник Успения Пресвятой Богородицы, чтобы уже самому по возвращении рукоположить меня во священники, так как командировка моя в Италию задерживалась. Но так уж, видно, Богу было угодно, что и в священники меня рукополагал нынешний митрополит Кирилл, на девятый день по смерти приснопамятного митрополита Никодима.

СЛОВО НА ВСТРЕЧЕ В СПБА,

ПОСВЯЩЕННОЙ ПАМЯТИ ВЛАДЫКИ НИКОДИМА

Дорогие братья и сестры, я конечно понимаю, что вы все уже очень устали, но о владыке Никодиме можно говорить до бесконечности. И раз уж мне предоставлена такая возможность, я хотел бы сказать буквально несколько слов о том, каким глубоко русским человеком был владыка Никодим, как он любил свою землю и свою Православную Церковь. Я приехал сюда из Новгорода и представ?ляю владыку Льва, который неожиданно заболел и не смог приехать в Санкт-Петербург. Поэтому, наверное, мне нужно было бы поболь?ше остановиться на новгородском служении митрополита Никодима, но тогда я был все?го лишь студентом-иподиаконом и помню только, с какой радостью владыка ездил в Новгород, каким духовно обогащающим для него было пребывание там, как он любил этот древний город и как много рассказывал о его истории. Вспоминаются поездки в разрушенный Варлаамо-Хутынский монастырь, службы в маленьком переполненном до отказа храме апостола Филиппа. В Ве?ликом посту на Страстной, после чина погребения в Петербурге, ми?трополит ехал в Новгород, чтобы здесь по традиции совершить этот чин ещё раз — в два часа ночи. А потом Литургия Великой субботы и возвращение в Ленинград для того, чтобы ночью служить Пасхальную заутреню и Божественную литургию в кафедраль?ном соборе. Новгород владыка очень любил, и его конечно же нельзя было не любить. Но в то время он духовно был совершенно разрушен. Единственная маленькая церковь на краю города не могла вместить всех желающих. Да и многие ли в то время в Новго?роде знали о ее существовании? А владыка ехал туда и старался сделать все, чтобы богослужение прошло как можно более торжественно. Я как живого вижу его в нарядном облачении, в белом омофоре с кре?стами и русской митре с опушкой. Он любил быть русским человеком и в Новгороде чувствовал себя очень уютно — может быть, потому, что сам происходил из российской глубинки. В официальной обстановке митрополит Никодим выглядел человеком недоступным, вызывающим иногда у окружающих некоторый внутренний трепет, — другой раз и под благословение лишний раз было боязно подойти. Но когда мы соприкасались с ним один на один, в обычной, часто семейной обстановке, всё это исчезало: перед нами был простой, мудрый, любящий людей и вообще окружающий мир человек.

Расскажу один маленький случай. Однажды мы ехали вместе с ним из Москвы к нему на родину, в Рязань. Митрополит вернулся в Серебряный Бор очень уставшим и внутренне напряженным. Вероятно, у него были какие-то очень тяжелые переговоры или встречи. Все сели в машину, она тронулась, а через некоторое время владыка вдруг с силой ударил по?сохом о пол и как-то с сердцем сказал: «Нет, я все-таки уверен, что прав! И ни о чем не жалею!» В машине, естест?венно, воцарилась гробовая тишина. От неожиданности мы, ехавшие с ним иподиаконы, очень испугались. Но потом за окном начали мелькать поселки, деревни, поля, какие-то ветхие постройки… Повеяло чем-то знакомым, близким. Владыка постепенно отходил душой и наконец сказал: «Хорошо в краю родном!» И всем сразу стало весело. Владыка чувствовал, что приближа?ется к своей родине, и настроение у него стало быстро улучшаться. Новгород, как мне кажется, напоминал ему его родную Рязань.

В заключение я хотел бы рассказать еще об одном случае, который хорошо характеризует отношение владыки к своему народу и Церкви. Уже после его смерти и моего возвращения из Рима я работал здесь, в Духовной Академии, помощником инспектора. В то время ректором нашей Духов?ной школы был присутствующий здесь митрополит Кирилл. Нам приходилось принимать многих иностранцев, которые приезжали в Академию, чтобы познако?миться с духовной жизнью студентов и преподавателей, с нашими методами образовательной деятельности. Традиция привлечения иностранных гостей в школу была заведена ещё при митрополите Никодиме для того, чтобы не допустить её закрытия, а при возможности и использовать фактор известности за рубежом для дальнейшего развития школы. Я как помощник инспектора должен был встречать гостей и знакомить их с учебным заведением, педагогическим процессом и духовной жизнью. И вот однажды нашу Академию по?сетил англиканский священник со своей супругой. Как обычно, я показал им храм, библиотеку, студенческие аудитории, и наконец мы пришли в этот Актовый зал. Рассказывая о людях, портреты которых висят на стенах, я конечно же поведал им и о митрополите Никодиме.

Со?вершенно неожиданно для меня гости попросили проводить их на его могилу. А когда мы туда пришли, англиканский священник рассказал мне свою историю. Это было в 1964 году. Владыка Никодим только что приехал на ленинградскую кафедру. Время было чрезвычайно сложное. Мой отец тогда служил в Ополье, и я помню, как в воскресные дни комсомольцы (шести?десятники, как их теперь называют) не пускали молодёжь в храм. Правда, нас с сестрой про?пускали, потому что мы были детьми священника. В этот трудный период хрущевских гонений на Церковь в нашу Академию приехала большая группа студентов из Англии, среди которых был и мой собеседник. Митрополит Никодим принял их в своей резиденции и имел с ними очень открытую и интересную дискуссию. И вот когда беседа уже подходила к концу, будущий священник как бы от лица студентов задал ему «острый» вопрос: «Скажите, владыка, ну а где же она, пресловутая Святая Русь?» И митрополит Никодим, посмотрев на него внимательно, сказал: «Святая Русь в сердце каждого истинно православного, русского человека».

Вот на этом поучительном эпизоде, над которым, с моей точки зрения, каждому необходимо хорошенько подумать, я и закончу свое выступление. Благодарю вас за внимание.

Протоиерей Александр РАННЕ,
1999 год

По поводу фильма “Матильда”. Не бесспорное, но его позицию я разделяю полностью. Однако некоторые моменты все же хочу прокомментировать.

Во вступлении мы читаем, что Минкультуры «старалось воздерживаться» от каких-либо высказываний. И я, честно говоря, не понимаю такого аскетизма со стороны министерства, к которому непосредственно относится эта проблема. Мне кажется, это не тот случай, когда воздержание полезно.

Опыт массовых психозов последних лет, довольно сильно потряхивавших церковное сообщество и не только его, показывает, что признаки зарождающегося брожения надо вычислять вовремя и реагировать, пока этот процесс не стал массовым. Такие вещи не рассасываются просто так, часто они растут вглубь и со временем дают наиболее мерзкие всходы.

Я охотно соглашусь, что «позиция граждан, которые „фильм не видели, но гневно осуждают“ - и даже бравируют этим», абсурдна, однако, не могу согласиться с утверждением, что «любая полемика о фильме сейчас беспредметна». Предмет для полемики есть – например, об этических критериях оценивания отображения в произведениях искусства исторических личностей. Взаимоуважительную дискуссию об этом вполне можно было бы начать, как только наметились протестные настроения. Вместо этого – хорошо знакомая поляризация общества. Причем каждая из сторон мнит себя героическим оплотом борьбы с мракобесием. И особенно обидно видеть, как неразумно реагируют умные и хорошо образованные люди, которым сам Бог велел голову включать. Лишнее подтверждение тому, что страсть оглупляет.

Еще меня зацепила фраза «православие – оно ведь о любви, а не о ненависти». Сказано, конечно, красиво и, в основном, верно, только я не стал бы так категорично утверждать, что «не о ненависти». Потому что и о ненависти тоже. Да, «Бог есть любовь» (1 Ин. 4: 16). Христианство – религия любви. Да, Бог заповедует любить и врагов. Но любовь к грешнику выражается не в снисхождении к его греху. Напротив, христианин – это воин, который руководствуется не только любовью к ценностям, которые он защищает, но и ненавистью к тому, что угрожает этим ценностям. Вопрос только в том, что для нас абсолютная ценность и какова природа богоугодной ненависти.

Бог ненавидит грех. И ненависть к греху – неотъемлемая составная часть христианского мировоззрения. Но к греху в первую очередь в себе! И только через отвращение к своему греху, через его пресечение в себе, возможно противостояние ему во вне. Есть ли необходимость отмечать, что при таком отношении к злу не может быть речи ни о каких погромных настроениях, не то, что о «бессмысленном и беспощадном».

Однако сегодня в православной среде (если под ней понимать весь «крещеный мир» во всей своей пестроте) наблюдается нездоровая воинственность: естественная ненависть ко греху переориентируется из внутри вовне и направляется совсем не на те объекты, которые этого заслуживают или если даже заслуживают, то всяко не в первую очередь. Общеизвестны святоотеческие высказывания о том, что «кто памятозлобствует на демонов, тот не памятозлобствует на людей», а потому, «кто памятозлобствует на людей, тот подружился с демонами». К сожалению, многие об этом забывают, а то и вовсе не задумываются, вот мы и видим грустные последствия.

Мы слишком долго игнорировали «православное гопничество» как пагубное для церковного самосознания и дискредитирующее нас явление. Не все, конечно, кто-то из нас возмущался и раньше, но не было достаточно авторитетного и последовательного отвержения этой мерзости, прикрывающейся личиной «ревности по Бозе». И хорошо, что сейчас на должном уровне, как со стороны РПЦ (см. высказывание В.Р. Легойды), так и со стороны государства было высказано категоричное неприятие квазиправославных погромных настроений и действий.

Не надо обольщаться относительно мотивов, которыми руководствуются хулиганы, какими бы лозунгами они ни размахивали и какой бы символикой ни прикрывались. Человеку, который хочет покуражиться, выплеснуть накопившуюся злость, очень удобно делать это, под предлогом возвышенных целей, якобы сражаясь против греха. Он лукавит, если греховным образом пытается бороться с грехом. На самом деле, под видом такой борьбы, он просто наслаждается бурлением страстей в себе. Но это еще полбеды. Ведь он вводит в соблазн тех, кто, глядя на такое безобразие, делает далеко идущие выводы, что это и есть сущность православия. Именно такая «защита», а не что бы то ни было со стороны «внешних», дискредитирует православие.

Что делать?

В первую очередь, каждому из нас нужно обращать внимание на состояние своего сердца, не допускать в него, в свои поступки, мысли, речи то, что противоречит духу Евангелия. Никакие достижения в борьбе борьбы с борьбой не стоят повреждения души (см.: Мф. 16: 26). Да, это прописные истины, но жизнь показывает, что далеко не для всех.

Среди нас очень распространено «прецедентное мышление»: не правовое, не религиозное, а именно «прецедентное», когда в качестве критерия нормы рассматривается прецедент: было раньше такое или нет? Для этого типа мышления, все, что происходило ранее и не было отвержено и осуждено – законное основание для осуществления в дальнейшем. А в истории, в том числе и в церковной, немало примеров того, что несовместимо с христианским мировоззрением, но соборного осуждения не получило по причине то ли утраты актуальности, то ли, чтобы «не обострять». И для прецедентного мышления это очень удобный повод выдавать всякую гадость за «ярость благородную», то бишь «ревность по Бозе».

Поэтому людям надо последовательно объяснять, что не все происходившее в нашей истории и не сподобившееся официального осуждения, достойно христианина. Нельзя лукавить, увлекаться самооправданием и позволять «провокаторам и врагам Церкви», как назвал таковых покойный Патриарх Алексий II, превращать православие в «последнее прибежище негодяев».

У каждого человека есть право выбирать, как относиться к этому фильму, но не надо лезть друг другу в душу, делая из него лакмусовую бумажку определения православности и повод для раздражения и взаимной ненависти.